Облака набегали неустанной чередою на бледное небо. Солнечный свет то затмевался, то брызгал нежданно веселым блеском по взвихренным волнам Невы, по стеклам дворцов, по асфальту проспектов. И когда, после короткого дождя, в серебряном облаке мелкой дождевой пыли, еще не успевшей осесть наземь, снова цветной ликующей радугой загоралось солнце, не верилось, что оно может когда-нибудь затмиться. Первый ледоход миновал. Невою завладело море. Оно катило против течения оливковые тяжкие воды, вкрадчиво подбираясь к граниту парапета и железным хребтам мостов. Морю было тесно, берега островов отступали, стрелка ушла под воду, по Каменноостровскому упруго и вольно мчался ветер, пахнущий смолою и солью. Борясь с ветром, люди улыбались солнцу и не прятались от дождя. Над городом по ветру густо и медленно гудел великопостный говор колоколов. Но в нем не слышно было печали. Казалось Игорю, великий город торжественно вещает приход весны, могучею грудью своей непоколебимо принимая на себя натиск моря и ветра. Он был живой, суровый, верный и сильный — этот город. Таким его видел Игорь. Таким Игорь ощущал самого себя.
Подъезжая к Александринке, он с радостным волнением вспомнил, что письмо Брусилову написано, что оно проверено на Мархлевском и сейчас лежит у него в кармане френча на груди. Когда он расскажет все и покажет письмо ей...
Игорь взглянул на часы у запястья. Стрелки отмечали тот час, в который осенью он встретил Любу. Ему ни на мгновение не изменило чувство времени, хотя он вовсе не думал поспеть вовремя. 0н не собирался останавливаться, но, увидя памятник Екатерине, попросил шофера свернуть в Чернышев переулок. Там машина замедлила ход.
— Остановитесь! - крикнул неожиданно для себя Игорь.
0н остался сидеть на месте. Он сидел неподвижно, забыв о шофере, глядя неотрывно на подъезд памятного желтого с белыми колоннами дома...
Дважды шел дождь, и три раза загоралось солнце в стеклах заветных окон. Время шло, Игорь сидел все так же зачарованно. Но девушка с голубым перышком на шляпке не появлялась. Игорь не знал, что экзамены в школе закончены, что ученики распущены по домам.
X
А вечером он стоял в застекленном тамбуре столовой, выходящем на Фонтанку, и глядел на закат. Закат был розов и ясен. Вода в Фонтанке казалась недвижной и густой, как кофе в стакане, отражающем свет лампы. На другом берегу, у самой воды, под гранитом, виден был пористый снег, как истаявший в кофе сахар.
В пальцах и у ворота Игорь чувствовал жар, по спине волнами пробегал холод. Очевидно, к вечеру поднималась температура. С улыбкой он подумал о том, как хорошо, что врач не придет сюда на поверку. Врач обязательно загнал бы его в постель. И в то же мгновение улыбка оцепенела на его губах. В дальнем правом углу, куда достигал его взгляд, за крупом Клодтовского коня, мелькнул и скрылся легкий силуэт. Это была Люба, на этот раз глаза не обманывали, сердце сказало правду.
Вот она спустилась с Аничкова моста по ступеням лицом к дворцу Лейхтенбергского, мелким шагом спешит вдоль набережной, пересекла мостовую и скрылась где-то тут у ворот.
Игорь опрометью кидается из столовой. Без шинели и фуражки пологой деревянной лестницей спускается вниз, в вестибюль внутреннего хода, бежит по звонким камням двора. В широкой арке ворот видны розовое небо, набережная, первые огни в окнах домов противоположного берега.
— Любовь Прокофьевна! — кричит Игорь.
Он выбегает на улицу. Она идет ему навстречу, еще не дошла до ворот... Он успел перехватить ее вовремя!
— Любовь Прокофьевна! — совсем тихо повторяет он. Теперь уже он не может произнести «Любинька».
Она замерла в двух шагах от него, застигнутая врасплох.
— Как хорошо, что я вовремя увидал… что я успел... Я теперь не в лазарете... я стоял у окна... Вы шли ко мне?
Она не опускает глаз под его взглядом, Она не в силах прибегнуть даже к той невинной лжи, какою обманывала себя, идя сюда. Она не говорит, что хотела навестить Чегорина, она отвечает просто и коротко:
— Да.
Он берет ее руку, маленькую ручку в лайковой черной перчатке и подносит ее к губам, Она все так же смотрит на него, точно ищет в нем ответа на что-то очень для себя сокровенное. Розовый отблеск зари в ее широко открытых глазах.
— Я думал, что встречу вас в Чернышевом переулке, как тогда, в тот же час,— говорит он и только теперь, впервые, держа в своих руках ее руку, чувствуя сквозь лайку перчатки живое ее тепло, слыша так близко ее короткое дыхание, сознает отчетливо, как она дорога ему, нужна ему навсегда — вот с этой рукой, этими глазами, этим дыханием; как холодно было бы сейчас в жизни, если бы ее не существовало.
Голос его звучит сурово, а в глазах покорность. — Мы должны встретиться. Мне нужно говорить с вами. Об очень важном.
— Да, отвечает она.
— Завтра я заеду за вами с утра. Мы поедем куда-нибудь за город. Хотите на острова или в Царское?
— Утром я исповедуюсь,— возражает она, и милая детская смущенная улыбка на ее губах.
— В какой церкви? Я приеду туда. Я хочу исповедаться в одной церкви с вами!
Ее улыбка еще мягче, пытливость в глазах сменилась нежной укоризной.
— Нет, не надо. Этот день я должна побыть одна... подумать о своих грехах.— И с простодушным лукавством:— Вы можете простить мне мой грех перед вами?
— Какой? — спрашивает Игорь с таким же лукавством, и душа его полнится гордостью и восторгом.— Какой, какой грех?
— То, что я пришла к вам сегодня...
— Вы давно уже со мною,— с внезапной строгостью возражает Игорь.
— Вам нужно идти домой,— вторит ему так же строго Люба, и это выходит у нее как прямой ответ на его слова.—Вы простудитесь. Вам нужно беречься.
— Да нет же, я привык... на фронте...
— Я хочу, чтобы вы были здоровы.
Она протягивает снова свою маленькую детскую руку. Она не потерпит возражений. Для нее он должен быть здоров.
Он спрашивает покорно:
— Но когда же мы увидимся?
— Послезавтра, после причастия, не раньше двенадцати. Вы можете прийти в церковь, она у Александровского сквера. Знаете? Из церкви мы пойдем куда глаза глядят. Хорошо? Наверно, будет солнце. В этот день всегда солнце — это для меня...
Она смеется грудным, глубоким смехом, она стала старше, женственней, прекрасней. В глазах, на губах, в пушистых темных бровях, на всем ее юном лице — умиротворенное женское сияние. Хочется схватить ее за ломкие плечи и, прижав, долго не отпускать, согреваясь ее теплом, затихнуть блаженно...
— Идите.
Он отрывает губы от ее руки, он поворачивается и уходит. Она смотрит ему в спину с тем же немеркнущим сиянием на лице. Когда он оглядывается, она машет ему рукой и медленно-медленно покачивает головой. «Да, да, иди,— будто бы говорит она ему.— Иди, верь, не обману, давно и навсегда с тобою...»
Из окна тамбура Игорь уже ее не видит. Заря над Фонтанкой померкла. Кони блестят под голубым электрическим светом. Петроград погружается в весенние зыбкие сумерки.
XI
И вот они сидят на диване, тесно прижавшись друг к другу, слитые, как одно существо, чувством и помыслами. За ними целых тридцать пять дней совместной жизни! У них уже есть что вспоминать, у них одни и те же радости и печали.
— А помнишь? — говорит она.
— А помнишь? — спрашивает он.
Им нужно разрешить много неясного в своих поступках и отношениях. Нужно все пережить сызнова и додумать до конца: почему они поступали так, а не иначе? Что самое для них важное в их чувстве?
— А скажи, почему ты тогда сказал?..— спрашивает она.
— А что ты думала, когда...— допытывается он.
И это так увлекательно, так безмерно важно, так много, оказывается, еще не открыто друг другу и друг в друге, что просто не видишь конца вопросам и воспоминаниям. Их хватит на несколько месяцев, на год, на два, на всю жизнь!