Он говорил громко, весело, с тем особым ладным щегольством и закругленностью, с каким говорят многие простые русские люди, незнакомые с литературной речью, а порою и с грамотой.
Речь Ожередова изобиловала словами, которых раньше не слыхал Игорь, но они тотчас же становились понятными и как-то очень шли к месту. Голос у Ожередова был глуховат, хриповат, но и этот недостаток казался под стать тому, о чем рассказывалось. В прищуренных глазах то и дело вспыхивал лукавый огонек, а быть может, только лишь отблеск пламени костра. Правой рукой Ожередов держал сучковатую палку и равномерным движением помешивал ею угли, левою он упирался в песок, поддерживая склоненное к костру крепко сбитое тело.
IV
— Ну что ж с того, что конопатый!
С этих слов началось для Игоря повествование Ожередова.
— Мне оспой еще в малых годах лицо вспахало... А ничего — девчата за красивого принимали. Смеяться умел. Я и теперь шутковать люблю. Если веселый да сильный — женскому племени лучше не надо. Да я много ими не займался. Я — рыбак, в море бабу не возьмешь, а бабе — чем от нее подалей, тем любопытней. Очень она мужским делом любопытствует. А любовь — от любопытства.
Наговоришь, удивишь — выбирай любую красавицу. Только любовь жену не сделает, а жену терпение дает. Я со своей невестой, теперешней моей женой, три года гулял... И не ошибся. Присватался к ней лавочник, Один год — отказала, другой — отказала, а на третий мать прикрутила — «выходи замуж» и все тут; Сватать пришли ее. Настя в голос. А мать уже хлеб принимает и в другую комнату ведет — о приданом сговариваться. Тут моя Настя как чартанула! Жених к ней — она его ногой лягает. «Все равно за тебя не выйду» — и бежать. К сестре прибегла, сестра ее в горничных служила, велит мне передать — пусть от меня сватов шлют. Сестра к хозяйке своей, хозяйка зовет моего дядьку. «Так и так, мол, отнимают живьем невесту».— «Ладно,— говорит, — перебьем». Позвал бабку мою — пошли с хлебом, сели, спрашивают Настю: «Ты за лавочника хочешь идти?» — «Нет»,— говорит. «А за нашего?» — «Хочу!» — говорит. А мать ей: «Тоже нашла — рябого!» Ну да бабка нашлась — она у меня иглистая была: «У моего внука лицо Богом мечено — по гладкому глаз бежит и памяти нет, а за буграстое уцепится — не оторваться». Ну, теща и прими хлеб, заслушавшись. Дело кончено! Так и окрутили меня, а я в море был. Дядька гукнул: «Иди на Горку ко мне». Я удивился — николи дядька к себе не звал. Ну, вернулся домой, отцу рассказываю... Отец спрашивает: «Это ты сватов приказывал засылать?» — «Нет», — отвечаю. «Ну, так ладно, — говорит,— раз сделалось, так сделалось!» — «Главное, лавошника перебили!» — похваляется дядька. Ему только и надо было — свое доказать из гордости. А отец ему: «Я на тебя не сержусь. Невеста хорошая. Денег бы только достать на свадьбу. Ну, да ничего — у Марьянова под шею возьмем сотнягу. Трудно — да обернемся. Поезжай к невесте». — «Ладно, —
отвечаю,— вот с крючками управлюсь, тогда пойду». А сам застыдился. Куда днем к невесте?.. Как солнце на заходе — сподручней. Поехал в море. Удача удачу манит. На веселого человека и рыба идет. Ну, думаю, в такой вечер да не поймать! Море блином масленым лоснится, воздух — как молоко пьешь... В такой вечер не то что рыбу, дали бы волокушу, все звезды с неба сволок бы на кашу!
Только потянул, а он — вот он бьется, шельма! Пуда на два осетер... А под утро такого еще грянул—на все шестьдесят рублей. Значит, свадьбу справлять можно.
Накупили вина, музыкантов позвали. Пораспухалн они от водки: аж степ разлегается — музыка ревет. Вышли за околицу, кого ни встретим, — всех к себе закусить. Недели две не высыхали!
Об ту пору, вот как сейчас, весна стала дружно, деревья цвели рясно—загорались в одноутрье на самую Красную горку. Хороша у нас под Ейском весна...
Вышел я на зорьке с молодой женой из кладовушки, где спали, огляделся — чего только нет на свете роскошного: цвет абрикосовый, море, рыба играет...
«Ну что же,— говорю,— жена, будем жить?» — «А будем»,— отвечает.
И верно, вышло по ее — пожили все семь лет до разлуки — как надо быть. Доволен женой остался. Очень до детей внимательная баба. За детьми духом падает. Ну, да правду сказать — черти у меня, не дети! Хоть малы, а на все способные и шутину любят, как я, а сердцем удобные в мать. За семь лет пятерых мне принесла Настя! «Ты меня благодарить должон до конца дней,— говорит мне дядька.— Я бы не сосватал — все пятеро лавошниковы были бы!» Очень он ревнивый к чести. Я > ту пору, как оженился, совсем от земли отстал. Да и то — какая у нас земля? Песок, да и того одеялом прикрыть... Вся земля казачья, а мы пришлые... Так что я от пупка рыбак. Учиться не пришлось, в школу не отдавали. Отец говорил про меня: «Он и так жулик, а будет учиться — через четыре года в тюрьму попадет».
На этом месте рассказа слушатели грохнули таким дружным и сочувственным смехом, что Игорь и сам не удержался, улыбнулся, хотя и не понял, — что ж тут смешного в этом горьком признании?
— Ну и вышел из меня рыбак, — продолжал Ожередов,— раскалистый рыбак, без похвальбы скажу. Рыбная промысел — охотная вещь, как карты. И в погоду и в припогодку все на воде. То сети правишь, то крюки ставишь — минуткой дорожишь, а себя беречь и в мыслях нет. Иной раз чирии все руки обсыпят — застудишь в холодной воде, а все от моря не оторвешься... Тут главное—страсть нужно иметь, тогда и рыба идет, а болезнь не прикинется...
Раз унесло меня с братом на байде в море — на глуби ловили, неделю носило, никак пристать не могли, лед еще только тронулся — затирало. А харчей на двое суток. Вот наголодовали! Зато рыбы привезли отцу — амбар справили!
Только вы не подумайте: рыбу тянешь — о деньгах и в мыслях нет. Задор! Рыбака узнать нужно: с виду лют—наизнанку младенец, словом облает, рукой огладит. Ну, а который ему поперек дороги — подлец, тому не сдобровать. Море мелкого не любит.
Сперва с каюком да тремя сетями рыбалил, потом к рыбаку на байду пошел батрачить, а там в артель приняли. Ничего — посолонцевать было чем, без рыбки не оставались, а труд, конечно, жалеть не приходилось: в чужой ковш лить — воды не хватит. Только я привык всякую заботу шутиной снимать, как ложкой пену.
Посмеешься — кровь взболтнешь, не застоится. А жена у меня проворная, Одну отростку за руку, другую под груди, третью — впереди себя несет и по хозяйству успевает.
Жили.
У рыбака круглый год шарманка играет. Мужик зимой — на печку вшей парить ложится, а рыбак у проруби нос морозит — обыкновенное дело. Тут как кому пошлет. Заставишь сети или крюки, думаешь — вот с прибылью, а выходит один пшик.
А молодым я отчаянным был — загорелось, так подавай. Да еще друг-приятель завелся. Тому все нипочем! Крал, рыбалил, куда угодно готовый. Ни Бога, ни государства, ни отца, ни мать не уважает, самого себя не бережет. Он меня подстрекал на разные дела. Жорой Дол-бой его звать. Отчаянность — что огонь: ты ее к крыше — амбар подожжет, ты ее к дровам — уху сварит. В молодые годы лютовал Долба — ничего стерпеть не мог. Я все шутиной оборачивал, а его — как по живому мясу. Нигде не приживался — так по морю бродяжил, воровал, каюк дырявый, да и тот не свой, с чужих крюков рыбину фукал. На большой риск шел!.. У нас свои законы имеются. Не без этого. За воровство рыбы или снасти строго карается. Иначе нельзя. Море — оно во какое! Глазом не окинешь! Сети и крюки всю ночь в море, байды тоже на воде стоят — сторожа к ним не держать. Ежели бы не рыбацкий закон издавна — рыбалить невозможно стало бы. Рыбу из сетей выбрать чего стоит?.. Ну, и надумали старики свой суд.
Привяжут вора веревкой под лопатки, опустят в прорубь и, как сети подо льдом, до другой проруби протянут. Ничего — выживали!
Вот так-то тоже зимой было. На море по зимнему времени все удобства. Духанщик барак разбивает, какая хочешь напитка — согреться. Ну, как свободная минута — конечно, бежишь закусить-выпить. Видят рыбаки, приносит парень молодой духанщику сома огромадного. «Что дашь?» — спрашивает. Духонщик, известно, норовит задаром. Только наши рыбаки тоже цену знают»— не обстрекаются. А парень на все согласный. Отдает рыбину за обед да за пятьдесят копеек и табаку горстку. «Я,— говорит,— тебе еще такого принесу, мне не жалко». Ну, духанщик рад, а рыбаки прищурились — так no-честному не бывает. И несет парень еще через мало времени две рыбины и опять отдает духанщику почти что задаром. Выпил, закусил — веселый, а у самого волчья думка — сразу видать. Напился — ушел. Рыбаки к хозяину: «Ты что у вора краденое скупаешь?» Духанщик в испуг: «Мое не знает, мое честно покупал».— «Ну,— отвечают,— если ты того вора не изловишь и не дознаешься, быть тебе самому в ответе».