Поразительно, что на этом домике в «заграничном» областном центре аж две мемориальные доски — информационная и художественная — с гранитными стрелами удара, а на московском доме в Мансуровском переулке, 4, построенном в столичном стиле модерн, — ни одной. Только голубая жестяная табличка мельчайшим шифром сообщает: «Доходный дом П.В. Лоськова. Здесь в 1916–1926 жил А. А. Брусилов». Ну, в 16-м разбогатевший генерал мог просто купить квартиру в доме 1903 года постройки, а жить в самом горячем и наступательном году — никак не мог.
Кстати, на другой стороне по Мансуровскому переулку в доме № 9 Булгаков «устроил» особняк Мастера и Маргариты. В реальности здесь жили драматург и журналист Сергей Ермолинский и художник-декоратор Сергей Топленинов, у которых Булгаков часто бывал. Неизвестно, был ли Булгаков позже знаком с супругами Брусиловыми. Вторая жена Михаила Булгакова, Любовь Евгеньевна Белозерская, из рода князей Белозерских, медсестрой участвовала в Брусиловском прорыве и вполне могла быть знакома если не с Брусиловым, то с его супругой. Да и сам Булгаков тоже работал тогда врачом в госпиталях Юго-западного фронта. Доподлинно известно, что Белозерская ввела мужа в круг «пречистенцев» — старой русской интеллигенции, духовно не принимавших коммунистическую власть, настороженно относившихся к евреям. В этот круг входила и Н.В. Желиховская до своей эмиграции в Чехословакию в 1930 году, после смерти генерала.
Так что Москва скупо память хранит… В доме ныне — посольство воюющей Сирии — весьма символично! Как писал Брусилов: «Во имя моей окровавленной Родины…» Во время пребывания в Виннице кровь ещё не лилась, но и до тихого городка докатывались тревожные волны. Незадолго до начала войны Брусилов жил на курорте в немецком городе Киссингене. Глубоко врезался в его память один вечер: «В тот памятный вечер весь парк и окрестные горы были великолепно убраны флагами, гирляндами, транспарантами. Музыка гремела со всех сторон. Центральная же площадь, окруженная цветниками, была застроена прекрасными декорациями, изображавшими Московский Кремль, церкви, стены и башни его. На первом плане Василий Блаженный. Нас это очень удивило и заинтересовало. Но когда начался грандиозный фейерверк с пальбой и ракетами под звуки нескольких оркестров, игравших “Боже, царя храни” и “Коль славен”, мы окончательно поразились. Вскоре масса искр и огней с треском, напоминавшим пушечную пальбу, рассыпаясь со всех сторон на центральную площадь парка, подожгла все постройки и сооружения Кремля. Перед нами было зрелище настоящего громадного пожара. Дым, чад, грохот и шум рушившихся стен. Колокольни и кресты церквей накренялись и валились наземь. Все горело под торжественные звуки увертюры Чайковского “1812-й год”.
Мы были поражены и молчали в недоумении. Но немецкая толпа аплодировала, кричала, вопила от восторга, и неистовству ее не было пределов, когда музыка сразу при падении последней стены над пеплом наших дворцов и церквей, под грохот апофеоза фейерверка, загремела немецкий национальный гимн. “Так вот в чем дело! Вот чего им хочется!” — воскликнула моя жена. Впечатление было сильное. “Но чья возьмет?” — подумалось мне».
Этот вопрос преследовал, вёл вперёд Брусилова все годы приближавшейся грандиозной войны. Прозвучал выстрел в Сараеве, и 1 августа Германия объявила войну России, а через два дня напала на Бельгию и Францию. На следующий день в войну вступила Англия. Войска брусиловской армии выступили к австрийской границе, войдя в состав Юго-западного фронта, действовавшего в Галиции. Перейдя границу, Брусилов издал приказ, в котором говорилось о необходимости высоко нести честь и достоинство русского солдата и не причинять обид мирному населению. «С мирным населением, — писал Брусилов, — каждый из нас должен обращаться так же, как это было в родной России». Знают ли сегодня об этом галицийские самостийники, которые винят армию Брусилова во всех смертных грехах?