Мои недоброжелатели говорят, что я «полевел», стал футуристом; а футуристы меня ругательски ругают, говорят, что я совсем «оправел», стал хуже академика (Из письма Брюсова к А. Б. Кусикову от 25 апреля 1923 года // Накануне. Литературная неделя. Берлин, 1923. 16 дек. № 507).
ВАЛЕРИЙ БРЮСОВ Наглухо застегнутый сюртук — Метущийся и суетный покой. Скрестивши мысли гибкою рукой, Как будто бы оберегая грудь, Он говорит. — И трепетно во рту Лучится негасимо папироса. Слова тяжелые и скользкие — как ртуть. Вот вижу: — он в ЛИТО и в наркомпросе, Вот председательствует он в СОПО, Вот он читает об Эдгаре По, О символизме, о Катулле… Одним он враг — другим он нежный друг. Лицо татарское, обрубленные скулы, И наглухо застегнутый сюртук. Порой улыбка остро от виска В провал подбровный выморщит иглу, И скалы скул, вздымаясь на оскал, Его зажженные глаза уводят в глубь. Походка мягкая: — плывет, крадется он, Внезапно выхватом срывая легкий шаг, Потом прыжок, потом волчковый бег… День в памяти: дымилась пороша: — Он промелькнул и сдержанный полон Двум нелюбимым обронил на снег. Еще один запомнился мне день, Раскатныйдень, Неповторимый день: – Октябрь по улицам грузовиком грохочет, С Ходынки молния: гремит чугунный гром, И новый стих и новый твердый почерк Выводит Кремль бушующим пером. Мы встретились. — Он радостный и страстный, Его глаза восторженно горели… Да, это ты, суровый, строгий мастер, Мой старший друг, Любимый друг, Валерий.Александр Кусиков
(Накануне. Литературная неделя. Берлин, 1923. 16 дек. № 507).
<На другой день после> кончины В. И.Ленина ко мне обратились представители Моссовета с просьбой написать «кантату», которая будет немедленно положена на музыку, и, может быть, будет исполняться на похоронах. Несмотря на болезнь, я тотчас принялся за работу, написал эту «кантату», в которую постарался ввести мотивы «похоронного марша» и «Интернационала». Моссовет издал мои стихи с музыкой т. Багриновского, но… но присоединил к брошюре нелепейшее предисловие, не знаю кем написанное [257]. В результате Главлит арестовал эту брошюру и запретил ее распространение <…>
После того ко мне обратился Большой театр (т. Малиновская). Было решено исполнить на похоронах Реквием Моцарта, и меня просили написать к нему новые слова. Я проработал над этим без перерыва целые сутки. Когда работа была окончена, мне объявили, что Реквием отменен…
Наконец, я получил возможность написать то, что сказать хотелось мне лично. Я набросал стихотворение и предполагал предложить его вам для «Известий». Но ко мне приехали представители литературных организаций, готовившие <однодневную > газету «Ленин». Эти товарищи, так сказать, «силой» вырвали у меня черновой набросок стихов, и в таком виде он напечатан [258].
Теперь, после этого изложения (извиняюсь, что слишком длинного) моих неудач, я обращаюсь к вам с просьбой: не найдете ли вы возможным перепечатать в «Известиях» это мое стихотворение, но уже в исправленном виде (одна опечатка в «Ленине» даже искажала смысл). Мне, лично это было бы очень дорого, а стихи с самого начала я думал предложить вашей оценке (Письмо Брюсова редактору газ. «Известия» М. Стеклову // Новый мир. 1930. № 6. С. 172).
В Административно-финансовую комиссию Малого Совнаркома.
Коллегия Наркомпроса возбудила ходатайство об установлении для поэта В. Я. Брюсова, члена Коммунистической партии, по поводу пятидесятилетнего его юбилея ежемесячной пенсии в 150 червонных рублей. Коллегия действовала при этом не по своей инициативе, а в силу сообщения, сделанного наркому по просвещению тов. Л. Каменевым по телефону о принятии Политбюро ЦК решения даровать таковую пенсию тов. Брюсову. Коллегия со своей стороны находит эту меру совершенно рациональной. Литературные работы, предпринимаемые тов. Брюсовым, весьма обширные и чрезвычайно ценные как с культурной, так и с политической точки зрения, не могут оплачиваться таким образом, чтобы обеспечить его существование. Валерий Яковлевич вынужден поэтому нести службу в Главпрофобре, причем Главпрофобр значительно снизил ему получаемое им содержание. Так как рассмотрение вопроса о пенсии в Совнаркоме задержалось, то получился абсурдный и необычайный факт: по поводу юбилея человеку значительно уменьшили его средства к существованию. Нет никакого сомнения, что освобождение такого крупного ученого и литератора, безусловно стоящего на точке зрения Советской власти и Коммунистической партии, как Валерий Яковлевич, при всей известной его работоспособности приведет к наилучшим результатам, дав ему возможность, не соображаясь каждый раз с вопросом о заработке лишнего рубля, браться за капитальный труд. Этими же соображениями, конечно, руководилось и Политбюро ЦК.