Рядом с левым ухом что-то звонко плюхнулось на пол, я дёрнулся в противоположную сторону и услышал громкий смех. Люстра расщедрилась на ещё одну вспышку, и в этом кошмарном мгновении я увидел перед собой иссиня-чёрное лицо Толика, покрытое сочащимися гноем порезами. К горлу подкатила рвота, я оттолкнулся свободной ногой, с болью вырвал руку из крепкой хватки слизи и — проснулся, обсыпанный мурашками и облитый потом.
Сквозь нестиранный годами тюль в комнату пробились синие утренние лучи. Первым делом я ринулся в коридор, включил свет, осмотрел пол и стены — ничего, ни единого склизкого пятнышка. Но развернувшись, я схватился за грудь и попятился. По полу за мной тянулись мокрые блестящие следы. Я поднял ногу, увидел, что вся она до щиколотки покрыта вязкой плёнкой. Рванул к кровати, схватил одеяло и в ужасе бросил его на пол. Руки вымазались в жиже.
Глаза застилало горячими слезами, в памяти жёлтыми вспышками попеременно мерцали лица заплывшего урода и изрезанного Толика.
Собравшись с мыслями, я перестелил постель, вымыл пол, заложил стиралку. Толик проснулся спустя несколько часов, выглядел он расклеившимся, весь красный, со слезящимися глазами. Упросил меня сходить в аптеку, а сам вернулся в комнату, лёг на продавленный диван и, свистя заложенным носом, задремал.
У подъезда я встретил соседа снизу, Гошу. Он чуть заметно улыбнулся и спросил:
— Как дела у вас? — И, не дождавшись моего ответа, всё так же улыбаясь, продолжил: — Шумите по ночам, носитесь туда-сюда.
Я нелепо отшутился и поспешил в аптеку, а по возвращении собрал вещи и позвонил другу. Толик зашёл в комнату, жалобно посмотрел мне в глаза, потёр в руках кружку с растворённым лекарством и, промычав что-то себе под нос, ушёл на кухню. Я стыдливо отводил взгляд, но отказываться от переезда не собирался. Сидеть в квартире с неведомым злом, выпущенным из коробки, я совсем не хотел.
Друг обещал заехать через полчаса. И следующие тридцать минут были самыми долгими в моей жизни. Поначалу я думал выйти к подъезду, но не решился стоять с чемоданами на морозе. Страх понемногу отступал, подсознание подбрасывало успокаивающие мысли.
«Монстры не нападают днём», — считал я.
Но где-то на горизонте капелькой мерзкой слизи блестело сомнение. Что-то в тишине квартиры было не так. Нечто издевательски и безо всякого приличия нарушало безопасность. Я прислушался.
Голоса. Снова.
Голова стала морозной, будто я жадно откусил ледяного пломбира. Ноги сами понесли меня на кухню.
— Он уезжает, что ещё надо? — причитал Толик. Он стоял на табуретке, опёршись о стену дрожащими руками, и, запинаясь, говорил в решётку вентиляции: — Не убивайте, не убивайте!
Я приблизился к нему в надежде услышать, что ему ответят, но с той стороны молчали. Дед резко обернулся, увидел меня, закричал и грохнулся на пол. Что-то в его теле хрустнуло. Толик схватился за бедро и протяжно завыл. Я протащил его по полу до комнаты, уложил на диван, соорудил шину из швабры и ремней, позвонил в “скорую”. Диспетчер, услышав адрес и фамилию пострадавшего, резко сменила тон, грубо заявила, чтобы я не занимался ерундой, и бросила трубку.
Толик лежал, прикрыв лицо ладонями, и плакал. Меня обуяла ужасная злость. Стиснув зубы, я помчался к соседям сверху и заколотил им кулаками по двери. Открыл муж, толкнул меня, прижал к стене и тихо пробасил:
— За брюзгу обидно? А кто мне помогал гроб поднимать? Ты уже повязан, дурак! Ноги уноси!
С трудом я вырвался и отшатнулся от злобного соседа. Тут же показалась его исхудалая жена, она смотрела на меня исподлобья и улыбалась. Повисла тревожная пауза, и я, плюнув на всё, побежал вниз по лестнице.
У нашей двери тёрся Гоша с четвёртого и робко заглядывал в тамбур. Я, разозлённый, схватил его за ворот куртки, но сосед оттолкнул меня и нахмурился:
— Сказано же тебе, уезжай, пока не поздно, а то… — он вдруг осёкся.
Я обернулся. На площадке между этажами стояла худая женщина.
— Вы чего над дедом издеваетесь, сволочи? — прорычал я в гневе.
— Кто ещё над кем издевается, — огрызнулся Гоша, ещё раз взглянул на женщину и спешно удалился.
Я заперся в квартире, позвонил другу и отменил поездку. До обеда провозился с Толиком, поил его обезболивающим, заново перевязывал ногу, успокаивал, говорил, что странные голоса в вентиляции — это издёвка соседей.