Разве не люблю его? Разве мне не нравится? Разве захочу после такого быть с кем-то другим, кроме него?
Тим расстегивает верхнюю пуговицу на моей блузке.
Это проявление любви, так ведь? Или я выйду замуж за другого? Нет, конечно. Брак с Тимом родители не благословят. Он прав, другого выхода для нас не существует.
— Можно или нельзя? — нетерпеливо спрашивает он, как змей в Эдемском саду, и кусает мои губы. — Можно или нельзя, Лика? — И я притягиваю его сильнее за плечи.
Ждать просто нечего. Он не будет больше ждать. Сколько раскованных, свободных от условностей девушек крутится в ночных клубах, где Тим выступает с братьями.
Он расстегивает вторую пуговицу.
Головой понимаю, что надо его остановить, но боюсь потерять. И моё тело кричит о его любви, хочет, чтобы Тим касался меня, обнимал, любил, нуждался во мне, как нуждается сейчас. Ещё ни разу не видела его таким горячечным, исступленным, зависимым, одержимым мной.
— Умоляю, скажи, что тоже хочешь меня, — на мгновение замирая, говорит Тим охрипшим голосом и проводит носом вдоль моего уха, шумно вдыхает запах волос.
А если я скажу, что так же сильно хочу тебя, но… НЕ МОГУ? Что это неправильно, что это не вовремя. Что тогда? Ты опять взбесишься, выгонишь меня отсюда, прикажешь убираться из твоей жизни, запретишь говорить с тобой? Что тогда делать мне? Сжиматься от нестерпимой душевной боли?
Вместо ответа подношу к губам его ладонь и целую. Целую каждый его палец. И мне страшно. Из меня будто выкачали всю силу воли и забрали голос, как у русалки. Одновременно таю и в то же время злюсь. Злюсь на Тима.
Третья пуговица выскальзывает из петли. Я чувствую его напряженные ноги своими бедрами, как сильно он прижимает меня к себе и к раковине. На спину через тонкую ткань блузки летят обжигающие брызги воды из-под крана.
Да не всё ли равно, один и тот же грех? Смотреть с вожделением — то же, что и заняться любовью на самом деле. Даже царь Давид, друг Божий, не удержался и переспал с чужой женой, красавицей Вирсавией, а после известия о беременности убил её мужа. Я, по крайней мере, никого убивать не собираюсь.
Тим скользит пальцами под бретельки бюстгальтера и одну за другой спускает их с моих плеч.
У Адама с Евой не было свадьбы.
«Офигеть», — говорит Тим, чуточку отстраняясь и с восхищением разглядывая меня в наполовину расстегнутой блузке.
А я думаю: «А как же ночь Есфири с царем Артаксерксем, который выбирал себе будущую жену из сотни самых красивых девушек города Сузы? Откажись она от этого, не исполнила бы своё призвание, историческую роль и всех евреев там бы перебили».
Тим шепчет мне на ухо, что я роскошная, когда через ткань бюстгальтера прикасается к моей груди.
А я убеждаю собственную совесть: «Кто сказал, что нужна подпись в ЗАГСе, чтобы сочетаться друг с другом? Можем ли мы быть в брачном завете лишь пред Богом, если другого выхода нам не оставили?»
Его рука на моем затылке, его глубокие поцелуи не дают мне сосредоточиться, опомниться, одуматься. И хочу этих поцелуев, больше всего на свете хочу его, но это билет в один конец, билет в преисподнюю. Я приношу слишком большую жертву.
Тим ведь не клялся, что останется со мной до самой смерти. Какой же это завет?
Если сейчас остановлю, он точно вспылит, решит, что нарочно издеваюсь. Раньше надо было тормозить.
Дьявол кроется в деталях, лжец и искуситель, знающий, что напеть двум сгорающим от страсти людям.
Тим
«Упс. Прости», — говорю я про её колготки. По ним поползла стрелка из-за ногтей, которые отращиваю на правой руке и подпиливаю особым образом (без них гитара звучит плоско, глухо).
Запотевшее от пара зеркало, наши волосы влажные, бешеный пульс, капельки пота над губой Лики и мокрые глаза, но она всё-таки не плачет. А я так и стою в наглухо застегнутых джинсах и в майке. Не об этом она читала в своих английских романах. Да, скорее, ей было совсем не «вау». По крайней мере, в конце.
Лика вышла из ванной с лицом такого же цвета, как и её бордовая блузка. Глаза стали только прекраснее, горя лихорадочным огнём, запах сочных фруктовых с кислинкой духов усилился на влажной коже. Её и моей коже.