***
– Сиди теперь до утра, в шесть пересменок… Выпить хошь? – Матиаш поудобнее устроился на расстеленном в уголке кафтане (сидеть на дежурствах было не положено, потому каждый выкручивался, как мог) и снова достал фляжку.
Людвиг помотал головой. Писарь был явно не в себе: его трясло крупной дрожью, руки так просто ходуном ходили, в глазах стояли слезы. Он разговаривал с колдуном часа два, потом, видимо, заключенный сказал, что пора бы и честь знать.
«Что ему надо-то? – думал надзиратель. – Впрочем, догадываюсь. Кто-то говорил мне, что у него дочка шибко больна, – вот и ищет бедолага хоть от колдуна помощи. Дааа, что уж тут скажешь... Что он ему предлагал, деньги? Бессмертную душу? Зря предлагал так-то: колдун наш на самом деле никакой не колдун, а обычный мошенник. Хотя мужик приличный: вон как его жена уважает. Очень, очень неплохие денежки я получал за полчаса их разговорчиков. И не скандальный. И водки не просит, как некоторые».
– Мне надо с ним говорить, – странным, каким-то прямо исступленным голосом произнес меж тем писарь. – Я буду служить ему. И писать о нем книгу. Новое Святое писание… Он поручил мне идти в город и найти…
– Э нет, Хоффмайер, – перебил его Матиаш. – Мне мое место дорого. Еще мне не хватало тебя прикрывать, пока ты этому пройдохе весточки с воли носишь. Ладно, когда он тут в мои дежурства с бабой своей лясы точил, – это ничего: тем более, она в соседней камере сидела. Да и платили за них ого-го, – знать, богаты у них друзья-то. А ты вон чего захотел. Не выйдет, Людвиг. Да и денег у тебя таких точно нет…
– Деньги… – разочарованно протянул писарь. – Все деньги… причем тут они? Неужто ты не понимаешь, Бежак? Это же… Это Второе Пришествие! Мы дождались!
В его глазах снова заблестели слезы.
***
К концу долгого разговора надзиратель выяснил абсолютно все: не то, чтобы он очень старался, Людвиг говорил сам. И то, что во время допроса с пристрастием, предпринятого два года тому, орудия пыток неведомым образом выходили из строя, не причинив странному заключенному никакого вреда. И то, что на суде несколько свидетелей однозначно дали показания о том, что лет десять назад этот арестант вернулся из мертвых, хотя его смерть подтвердил опытный врач («Воскрес! – восторженно восклицал Людвиг. – И этому есть свидетели! Его апостолы ждут его!»). И то, что во время перерыва в судебном заседании обвиняемый Трисмегист пристально посмотрел на Людвига, исполненного тревогой за болящую дочь, и в тот же день в состоянии больной произошло значительное облегчение («По вере моей исцелил ее!» – от возгласов писаря у Матиаша начинало звенеть в ушах. А может, просто водка была плохая). И то, что в городе ему, Людвигу, надо разыскать некую молодую женщину, служащую у супруги колдуна, и что-то там ей передать на словах («А Трисмегист-то наш – не промах», – про себя усмехнулся Матиаш).
После пересменка стражи, когда взволнованный Людвиг с красными от слез и бессонной ночи глазами наконец-то смог удалиться восвояси, а Матиаш остался дожидать своего пересменка, который был часом позже, он все же не утерпел: уж очень чуднО было происходящее.
– Пан колдун, а, пан колдун, – сказал надзиратель, снова заглянув через смотровое окошко в темную камеру. – Чегой-то он говорил там про господа Иисуса, спасителя нашего? Совсем свихнулся, али как?.. Вы того, не серчайте, но больше я его сюда не пущу… Ну, разве что за три дуката.
Ответа он не дождался: похоже, заключенный крепко спал.
***
– Флоранс, – на этот раз Катрин встретила меня, когда я тащила кошелку с рынка, с облегчением кинув дочек на нее. – К тебе снова гость. Знать не знаю, кто таков. Может, вовсе к Карлу, какой-нито дружок из тюрьмы…
Карел с тех пор так и поселился у нас: говорить я с ним не говорила, но и не гнала, и миску еды всякий раз выделяла. Бороды он больше не брил и смотрелся обычным бедняком, что пришел из деревни в город подзаработать. В первый же день он ушел куда-то с утра, а вечером вернулся с неплохими для однодневного заработка денежками, которые молча положил на стол. Что ж, это было очень кстати: скромные накопления подходили к концу, Катрин, хозяева которой подались за границу, осталась без работы, и все, что нам оставалось, – это редкие поденные заработки. Так у него и повелось с тех пор: утром на работу, вечером деньги на стол, возня с дочками и устремленные на меня печальные глаза. Что ж, печалься. От печали, говорят, и душа к Богу ближе.