– Дитрихштейн! – тем временем проорал предводитель вновь прибывших, и голос австрийца мало отличался от голоса горластого прусского адъютанта. – Замок окружен, у вас нет шансов! Рекомендую вам сдать всех магов и выйти по одному!
– Мы не выстоим против столь превосходящих сил, – командир гарнизона и Максимилиан фон Дитрихштейн из башни наблюдали за тем, как прибывающие силы австрийцев теснят более малочисленный прусский отряд. Те отбивались весьма отчаянно: дав прижать себя к стенам замка, они подписали бы себе смертный приговор. Тем временем из темноты подтягивались чуть поотставшие артиллерийские возы с большими пушками: десятка таких бы хватило, чтобы пробить ворота и сделать серьезные бреши в стенах. – Придется уходить через подземный ход: он ведет к берегу озера и выходит на одном из склонов с западного его края.
– Я остаюсь, – пожал плечами Максимилиан. – Это мой замок, и вообще: кому-то придется прикрывать ваш отход. Десяток человек на стенах, чтоб было кому палить по ним из пушек, – этого хватит для того, чтоб они какое-то время пребывали в святой уверенности, что весь гарнизон на месте.
Внизу под стенами труба пропела общее отступление, и прусские гусары вместе с чуть отстающей конной артиллерией быстро ломанулись в бегство по северной дороге. Их почти не преследовали: замок с его содержимым интересовал пришедших гораздо больше.
***
Двенадцать человек во главе с Максимилианом выдержали оборону целых пять часов – почти до рассвета, – вероятно потому, что нападающие никуда не торопились. За это время они расстреляли весь боеприпас: стреляли много и часто, только это и было шансом на то, чтобы никто в темноте не понял, как их на самом деле мало. Перед отходом несколько уцелевших магов успели продемонстрировать свои умения: взрыв нескольких больших пушек, земля, рассевшаяся почти под ногами нападающих и образовавшая глубокий овраг между ними и замком.
Примерно через два часа после отхода с юга донесся странный, какой-то потусторонний протяжный звук, прозвучавший в темноте словно чуть растянутый во времени пушечный выстрел.
– Лед на озере лопнул, – сказала целящаяся из-за зубца башни Фрида (как не отговаривал ее Максимилиан, единственная в гарнизоне девушка решила остаться с обороняющимися). – Надо думать, не сам собою. Чую, там сейчас драка: егеря прусские, что в обход замка пошли, до своих тогда не добрались – вот с ними. А может, подкрепление к ним пришло, кто знает. Надо думать, переправлялись по льду, и кто-то из магов обрушил его под их ногами.
Вскоре замок был взят, и восемь выживших его защитников со скованными за спиной руками сидели на телеге, едущей по северной дороге по направлению к перевалу и речке Инн. Несмотря на то, что количество захваченных в замке людей оказалось в десять раз меньше ожидаемого, обращались с ними вполне уважительно: командир отряда даже поклонился Максимилиану и предложил пересесть на коня, – он отказался, оставшись в телеге рядом со своими людьми. Рядом с Фридой.
Он больше не видел ни командира гарнизона, ни бойцов, ни магов, и не знал даже, что с ними произошло дальше и смогли ли они добраться туда, где пытались возродить то, что было потеряно.
Глава 30. ОТВЕДИ ВЗГЛЯД
– Он считает меня пророком, возможно – вернувшимся на землю Иисусом, – провидец мерит шагами камеру, как зверь клетку. – Ты знаешь, слова этого человека отрезвили меня, словно ведро ледяной воды, вылитой на голову! Я – не тот, кого он искал, и путь мой не должен быть путем добровольной жертвы. Вспомни, сестра, наши просьбы, обращенные к тому, кто восстал, вождю праведного мятежа, покровителю великих битв. Христос дает жизнь вечную, заботясь о душе, Люцифер заботится о нашей жизни на земле. Я не беру на себя миссию спасать для жизни вечной, мне хватит и того, чтобы уберечь от смерти моих людей здесь, в этом мире. Смиренные наследуют вечность, но для того, чтобы спастись для жизни, нужна сила, а порой и гордость, и ярость, и желание идти наперекор.
Его глаза светятся, отражая пламя факела… В камере темно, никакого факела нет.
– Все, кто шел с нами по пути света, кто служил с верой, были прокляты и обречены – ибо слова клятвы несли на себе печать, положенную предателем. Я принял бремя власти, к которому никогда до того не стремился, и освободил их от данных обетов, – пусть это даже приведет к потере единства. Мы привыкли разыгрывать сложные шахматные партии, соблюдая равновесие и стараясь провести человечество по тонкой тропинке между смертями. Но сейчас пришло время думать не о человечестве – об отдельных людях. Наших людях. В этой партии первый станет последним, и ферзь может погибнуть, спасая пешек. Как Сен-Жорж и князь Дитрихштейн.