Заключенный сжал зубы от боли, но потом все же не удержался и издал не то хрип, не то стон.
– Довольно… Итак?! Вам платили? Шантажировали? Или вы работали за чистую идею, как и положено фанатику?
– Верша дела справедливости, никогда не требуй награды и не вспоминай об уже сделанном тобою, а помышляй о завершении…
Взмах руки в кожаной перчатке, движение ворота, приглушенный крик.
– На кого вы работаете? Кто вас нанял? Король Фридрих?
– Тому, на кого я работаю, – из прокушенной губы заключенного капала кровь. – Король Фридрих недостоин даже расстегнуть башмаки…
– Продолжаем!
Ученик палача снова налег на ворот.
– На кого вы работали? – повторяет контрразвездчик.
– На царя небесного.
Он издевается? Невозможно издеваться в таком положении!
– Чего вы добивались?
– Царства Божьего.
– Кто был вашим связным?
– Дух святой.
Взмах руки, поворот, натянутые веревки.
– Погодите! – следователь останавливает палача и резко смотрит на своего помощника. – Вы нарушаете регламент проведения пытки, даже не давая ему договорить.
За окном вспыхивает еще одна молния, и взгляд человека, поднятого на дыбе, ловит ее отблеск, отраженный в металлических узорах маленького распятия. Забирает этот отблеск себе. Передает дальше: бери да помни.
Будь рядом. Живи...
***
Наши взгляды сливаются воедино, как и наши души, переплетаются, высвобождая потоки чистого пламени, и мир – не пойманный в нужной точке, но тяжелый и неповоротливый, словно гора, – ложится на плечи непосильным грузом, который непременно раздавил бы – если бы не вовремя подставленное плечо лучшего друга, верного брата, второго я, того, кто рвет жилы рядом. Того, чьи плечи не выдержат груза – они вынуты из суставов и не выдержат даже сами себя, и надо шагнуть навстречу, встать вплотную, стать опорой ему и миру, и нам всем.
Ствол ели с подрубленными корнями, что никак не хочет падать поперек дороги, – сорванная спина. Ход, открытый прямо из нашего странного дома под горой, туда, где взывает о спасении его невеста, - сорванная душа. Удар наотмашь по переплетению ветвей, и черная гусеница, что падает вниз, разматывая бесполезную паутину, – сорванный разум. «Не допускай этого, держись!» – «Держусь».
С тобой сила моя и слава, и честь, а громада нашего мира сдвигается с мертвой точки ровно на один шажок, необходимый для того, чтобы забыть об одной из истин, что была в нем, а гроза ловит мир на половине движения, несет по ветру, затягивая в огромный смерч… Уже не мир, но нас, слитых воедино взглядами, душами, сердцами, памятью, судьбами, путями, бедами, болью… Мы – одно, любовь моя, мы тонем один в другом, – понимая, принимая, присваивая себе память и тайны друг друга, мы не усомнимся в нас самих, а наша объединившаяся сила…
– Живи! – я кричу это в голос.
Молния падает сверху, как удар топора, громко трещит дерево, мир проходит очередную развилку – не пойманный, как обычно, в движении, но поднятый с места невероятным усилием.
В камере верхняя перекладина дыбы переламывается пополам, и палач крестится рукоятью кнута, и его помощник выпускает из рук ворот, а губы писаря неслышно шепчут псалом. Филигранный крестик на стене не отражает ничего, кроме своего собственного блеска: голова заключенного бессильно опущена, его глаза смотрят куда-то в пространство.
В церкви огромный деревянный крест с распятым Спасителем, что так похож на живого, срывается вниз и падает перед алтарем, и люди в панике отступают назад: неподвижна лишь коленопреклоненная фигура женщины – вскинувшая вверх руки, замершая совсем рядом с упавшей статуей.
Живи. Я с тобой...
***
На его губах застывает еле заметная рассеянная улыбка – та же, что десятки лет назад, когда мы с ним глупыми юнцами бродили по родному лесу и говорили обо всяком-разном, и понимали друг друга, казалось, больше, чем себя…
– Не уходите! – я снова выкрикиваю это вслух.
– Погоди… Последнее, – он говорит с трудом. – Это Карел. Я не прошу тебя прощать его, – прошу лишь понять. Он был безумен, но он не был единственным безумцем в эти черные дни. Он любит тебя так же сильно, как… – его голос оборвался перетертой нитью, в его глазах светились пламя и нежность, – те же, что были в глазах призрачного всадника.