– Ну хоть сейчас-то… – в моем голосе звучат запоздалые слезы. – Сейчас-то не надо его выгораживать…
– Не выгораживаю, – я с трудом различала его шепот, скорее, читала по губам. – Я… Порой я ему завидую.
Память захлестывала нас огромными волнами: его память, моя память, память тех, кто жил до нас. Воспоминания о том, что было, о том, чего не было и о том, чего быть не могло…
Глава 32. ПАМЯТЬ
Человек в камере пыток устало закрывает глаза, и его память, ставшая моей, бьет крыльями в моей голове: «Не смотри! Берегись! Не смотри!». Смотрю.
***
– Вы уже проснулись, Ваше сиятельство?
Юноша сделал вид, что не слышит. Что вообще спит, – пусть себе так и думают. Господи, как же хорошо, что он отказался брать себе личного слугу, как все прочие господа: да, все равны перед богом, он никому не позволил бы прислуживать себе – потому что ни один человек такого не заслужил… Но сейчас была и другая причина: такими снами нельзя ни с кем делиться, а как прекратить это, – он не знал. Руки до сих пор дрожали.
Тук-тук-тук… Черт!
– Ваше сиятельство, вы просили разбудить вас на рассвете. Кони оседланы, и ваш приятель ждет вас…
-–Дааа, – он изобразил сонный голос. – Простите, Ганс. Дайте мне четверть часа на сборы…
Из зеркала на него смотрел монстр, опасное чудовище с лицом пятнадцатилетнего подростка.
Сегодня во сне он отдал приказ сжечь их всех. Больше ста человек, мужчин и женщин, помиловав лишь детей младше десяти, а также сравнять с землей их поселение на речном острове. Блуд, ересь и грабежи – язва, которую выжгли каленым железом. Один из них на прощание проклял его. «Жди, скоро лишишься и правого глаза!» Куда делся левый, – он не помнил: на его месте давненько была повязка.
Он досмотрел их казнь до конца, пока костры не прогорели, – не дело вождю, отдавшему приказ, уходить в сторону, – и тогда, во сне, это было так… привычно, нормально… и не такое, мол, видали. А вот теперь…
Пытаясь смыть с себя запах горелой человеческой плоти, он свинтил крышку с флакона новомодной «кельнской воды», вылил немалое количество в горсть и с усилием втер в волосы.
***
– Но вы же сами убедились, отец: они действительно там похоронены! – он горячился: неверие самых близких порой изрядно бесило. – Трое, под елью, могила накрыта сверху ростовым щитом, как я и говорил… Как они сами мне говорили.
– Значит, сын мой, – голос отца звучал, напротив, излишне спокойно, с расстановкой: так бывало, когда он был ошарашен или застигнут врасплох какими-то вестями и говорил медленно, пытаясь подобрать нужные слова, – ты считаешь, что видишь души людей, которые не смогли покинуть землю?
– Послушайте, Ваше сиятельство, невозможно видеть то, чего нет, – вмешался капеллан замка. – Церковь отрицает существование призраков, ибо святое Евангелие говорит о том, что души умерших не могут прийти на землю иначе, как в воскрешённом теле…
– Погодите, господин капеллан, – священник осекся под суровым взглядом главы семьи. – Дайте молодому графу договорить. Продолжай, Альберт.
– Нет, не только, - юноша-подросток с растрепанными черными волосами снова перевел взгляд на отца. – Иногда я вижу в небе одинокую крылатую фигуру ангела. Настоящего исполина, встреча с которым несет опасность: если он спустится на землю, то встанет вровень с самыми высокими соснами, а его огненные крылья могут поджечь лес. А еще, порой, когда я задумаюсь, на самом краю зрения появляется… Она. Божественная Дева, что сияет, как солнце. Она никогда не является в полдень – обычно рано утром или ближе к закату.
– Она говорит с тобой? – заинтересовался старый граф. – Так же, как эти твои призраки?
– Нет, отец. Она просто смотрит на меня. А может – не на меня, а на дуб: там, на Шрекенштайне особо не на что смотреть... Перед ее появлением я слышу словно перезвон колокольчиков.
– О Господи! – капеллан перекрестился. – Может ли светлый дух являться людям в этом проклятом месте? Не похоже ли это на дьявольский соблазн…