– Кыш! – девочка замахала рукой на нежданную гостью. – Лети обратно! Дура, убьешься же!
Она попыталась поймать репейницу руками, накрыть ее плащом, но не успела: бабочка увернулась, стукнулась о стекло фонаря, а потом, раскинув по сторонам рыжие крылья, словно бы попыталась обнять источник света. Разумеется, это стоило ей жизни: в следующий миг рыжий ангел о четырех крыльях лежал под фонарем неподвижно.
– Она умерла… – лицо названной сестренки стало несчастным. – Просто захотела увидеть свет в темноте – и умерла. Это… несправедливо!..
Юноша протянул руку, чтобы погладить ее по рыжей макушке, и вдруг… О Боже, эти моменты всегда были внезапны, как вспышка пороха, и он бы дорого отдал за то, чтобы уметь их предсказывать.
***
…Деревня – подожженная, уже частью сгоревшая, вырезанная под корень, рыжая кошка на крыше горящей избы: шерсть дыбом, испуганный вой. Она одна выжила из всех, да и ей недолго осталось: все мертвы, все – хозяин, зарубленный топором, хозяйка, проткнутая двумя стрелами, молодые дочки – два полуголых истерзанных тела, сын с разбитой головой, пес, что пытался защищать дом, корова, от которой остались одни рога.
Вой зверя переходит в истошный вопль, смешанный с треском пламени.
– Мы до вас доберемся, – обещает один из его солдат…
…– Горим за Божью любовь! – женщина с безумными глазами – как знать, может и одна из тех, кто убивал жителей той деревни, – прислоняется к столбу, к которому прикованы ее руки, трется о него спиной, как мурлычущая кошка, изображает на лице неземное блаженство, томно улыбается, прикрывает веки. От этого зрелища в душе старого воина, смотрящего на костер, не дрожит ни одна струночка, – но юношу-подростка, что замер перед масляным фонарем, чуть не выворачивает наизнанку от ужаса и отвращения. – А тебе, одноглазому, нипочем не понять такого…
Ее блаженное лицо скрывается за клубами дыма, и только затем он слышит крик.
Пламя в светильнике взвивается и опадает. Мертвая бабочка неподвижно лежит на камне.
***
– Ээй! – девочка, позабыв о погибшей репейнице, трясет его за плечи. – Что с вами?!
Он видит ее глаза, которые теперь смотрят тысячей взглядов, как у бабочки, разделяясь на тысячу горьких судеб, к каждой из которых он причастен.
Вот она правит крытой повозкой сквозь ветер и летящий снег, а вокруг звучат выстрелы, рвутся ядра, конные и пешие рубятся насмерть в страшной неразберихе. Запряженная кобыла шарахается в сторону, наступив на обезглавленный труп, и следующее ядро ударяет прямо в мокрый полог…
Вот она смотрит ему в глаза безнадежным прощальным взглядом, а потом вскидывает руки, и время замирает, и она входит под крышу горящего дома, а он не успевает за нею…
Вот она кричит «Поберегитесь!», – и он поворачивает коня, и заряд картечи проносится мимо, – но мир не удерживается на привычном пути и, набирая скорость, катится к следующей войне, еще более ужасной, что погубит и их, и еще многих…
У нее лицо и стать золотой девы из его видений: это она, его сестра, его Кветка, – взрослая, сильная, неудачливая колдунья. Она, смешливая девчонка, которую он учил читать и различать звезды. Она, смелая рыжая бабочка, что прилетела на свет и умерла, прикоснувшись к нему. Она гибнет там, в другом мире, – и она же облегченно вздыхает, когда он приходит в себя.
– Что? – синие глаза расширены от испуга.
– Да ничего. Просто вспомнилось.
***
– Ты знаешь, Христиан, что твой сын носит под одеждой власяницу? – в голосе канониссы нешуточное волнение. – И, кажется, причиняет себе увечья: я заметила порезы на его запястье, но он успел прикрыться рукавом. Ты знаешь, святая вера для меня превыше всего, но я не понимаю этой сумасшедшей экзальтированной набожности у подростка. Он часами стоит на коленях в часовне. Перебирает четки даже за обедом – страшные какие-то четки, черного граната, с несколькими бусинами в виде черепов, – Бог весть, где он взял такие. Да еще и эти видения – все чаще… Как угодно, брат, но это вовсе не разыгравшееся воображение: он словно с кем-то борется. С кем-то внутри себя. Мне кажется, наш мальчик иногда бывает одержим злым духом.