Выбрать главу

Он опускал глаза, хороня в себе то, что должно быть скрыто навеки.

«Ты – граница моей свободе, предел моему миру. Ты – лезвие, вспарывающее кожу, и власяница на моем теле. Ты – моя честь и слава, и боевая песнь. Ты – священна».

Глава 34. БЕЙ ВЕДЬМУ

– Он вообще живой? Ээй, сударь, вы как? – ученик палача окликнул того, кого мучил несколько минут назад.

– Похоже, лишился чувств, – следователь прошелся по комнате, заложив руки за спину.

– Да уж ослаб ваш колдун, – проворчал палач. – Оно и понятно, в тюрьме-то не крепнут: отощал, сил подрастерял. В прошлый-то раз мигом справился: раз – и все орудия пополам, а теперь вот, пока обе руки не вывихнули, – так никак. Отвязываю его, вашблагородия? Руки править сам буду или доктора позовете?.. Эге, да он совсем плох, и ни в одних руках тут дело… Бывает, знаете ли, что у кого-то из них сердце не выдерживает. Вот и этот, я вам точно говорю, скоро кончится, сердешный…

– Что ж, капитан, ваши надежды не оправдались? – продолжил следователь. – Мне кажется, тут заговорил бы хоть обездвиженный, хоть чучело огородное. Видимо, ему действительно нечего было сказать. Может быть, то, что он говорил с самого начала, – про скормленную вам англичанами и Фридрихом дезинформацию – было правдой? Как он выразился, информационный фантом? Очень метко. И вот, в погоне за фантомом вы велели запытать чуть не насмерть полусумасшедшего мошенника-авантюриста, которому осталось сидеть всего-то год. Что вы на это скажете?

– Скажу, что усердие именно на нашей службе никогда не бывает чрезмерным.

– Вы записываете все, Людвиг? Дайте сюда!.. «Допрашиваемый потерял сознание в результате применения пыток, после чего орудие (дыба) вышло из строя по причине переламливания верхней перекладины». Это та же дыба, что в прошлый раз? Тогда почему перекладину заменили какой-то трухлявой палкой? Впрочем… Нет, дерево свежее. Не осина и не береза – добрая сосна, даже еще со смолой... Заберите свои бумаги, Людвиг. Вы написали правильно, – из протокола будет понятно, что по настоянию господина капитана человека, который, по моему мнению, не был шпионом, пытали до тех пор, пока не сломалась дыба, – и пока у человека не кончились силы.

У человека, о котором шла речь, не было сил пошевелиться: слишком велик был принятый груз. Тяжесть, разделенная на двоих, не переставала от этого быть неподъемной, – но не смогла убить ни его, ни женщину, что замерла, преклонив колени в церкви, не видя ничего вокруг.

Если бы у него остались слова, он мог объяснить ей, что объединение сил стало слиянием двух душ, полным единством, абсолютным пониманием, даром и проклятием. Их мысли и чувства стали прозрачны, как вода подземного источника, что поднимается вверх, грозя затопить подземные лабиринты, и спасения не было: под водой невозможно вздохнуть, невозможно сказать ни слова. Даже закрывая глаза, он видел насквозь ее память, присваивал ее тайны и ничего не мог с этим поделать…

***

То, что было:

Он уехал восемь лет назад, и я ждала – и одновременно пугалась – возвращения: за эти годы он изменился, я – и подавно, мир вокруг стал гораздо суровее. Я не знала, что войне скоро придет конец, но понимала: что-то закончилось и что-то началось, жребии брошены, и судьба больше не будет благосклонна к нам.

Мой господин вернулся весной, спустя полгода после этого разговора, и нашей встрече была рада я, рад лес, рад Зденек, – да только не рады в замке.

– К сожалению, Ваше сиятельство, – голос старого аббата, «профессионального компаньона в путешествиях с прекрасными рекомендациями» (а также - эмиссара ордена иезуитов), звучал несколько разочарованно и даже брезгливо, – наше возвращение было сопряжено с одним не очень приятным инцидентом… хммм…

– Договаривайте, господин аббат, – вздохнул старый граф. – Я готов вас выслушать.

Он выглядел опечаленным: едва поздоровавшись с семьей, его единственный сын, возвращения которого из странствий граф ждал с таким нетерпением, удалился в покои своей матери и заперся там. Что же, он мог догадываться, что это означает: там, в пустой комнате висел на стене ее парадный портрет, с которым сам граф Христиан имел привычку беседовать в трудные минуты жизни.