— Как… — я еле удерживалась, чтоб не зареветь в голос. — Как это случилось? Как это могло случиться?!
Она заговорила, и голос ее был горек, как осиновая кора, и слова ее были острыми осколками разбившейся надежды, что ударялись в мое сердце — и вонзались, уходя в кровь, или отскакивали и разбивались на совсем уж мелкие, блестящие, с бритвенными режущими краями.
— Мы простились на границе. Ты же знаешь: так принято, прощаться навсегда. Он сказал, что вернется, но в глазах его было совсем иное. Там было предчувствие смерти, — и нет, это не была смерть госпожи Венцеславы, как я подумала в первый момент. Потом я поняла: это была ЕГО смерть. Он уходил навсегда. На казнь, на жертву, один-единственный за наших людей, за очень-очень многих. И теперь мы, многие, не должны этого допустить. Особенно мы с тобою, ты и я… Послушай, сестра! — она схватила меня за руку. — В наших силах изменить это Писание, не дать свершиться злодеянию, не позволить людям погубить пророка наших дней! Я знаю, и ты это чувствуешь, и ты в это веришь, — а если веришь Всевышнему, он не разочарует твоих ожиданий… Мы не должны отчаиваться, а должны верить: идти за голосом, говорящим во сне, следовать порывам души, не ведающей страха, если надо, — положить жизнь для восстановления справедливости… Я чувствую… нет, я ЗНАЮ: его хотят убить здесь. Погубить тихо и незаметно. Не сейчас, — потом, много позже, когда о странном узнике забудут люди. Яд, петля, нож — мало ли способов? А сейчас наши враги стараются признать его мошенником и шарлатаном. Если они добьются своего, — Альберт будет осужден как бесчестный человек, вор и лжец, и, случись с ним что, — все увидят в этом справедливое возмездие. Мы должны говорить об этой правде как можно громче, сестра. Ждать и искать помощи: мы не одни, за нами десятки честных людей… Ох…
Какой-то щуплый паренек, проходивший мимо, поскользнулся на льду, лишь слегка присыпанном вчерашним снегом. Пытаясь удержаться на ногах, он сделал широкий взмах руками и случайно толкнул Порпорину в плечо.
— Поосторожнее, ты… — начала я.
Парень оглянулся.
— Виновного кровь — вода, невинного — беда, — скороговоркой произнес он и подмигнул опешившей певунье. — Простите, барышня.
Неосторожный пешеход поклонился нам и побрел себе дальше, а мы с Утехой ошарашенно уставились друг на друга. Похоже, ее слова о том, что мы не одни остались с нашей бедой, начали сбываться прямо сразу, потому как это был никакой не парень, а наша Мадлен! Вряд ли она здесь одна, — значит, и другие здесь, значит, помощь близка.
— Эй, ты! — окликнул меня солдат. — Долго тебя ждать? Выезжаем! Давай быстро, не то пешком пойдешь со своим дитем…
— Я вернусь, — я быстро пожала руку Консуэло. — Доеду до деревни, успокою Зденка, заберу старшую… Ну, еще к Карлу бы заехать в Вену, выяснить, что да как, но, может, и не надо… И вернусь. Ты же здесь остановилась? Возьмешь в услужение?
— Возьму, конечно, за честь почту. Катрин так вообще рада будет, — она кивнула на стоящую чуть поодаль служанку. — Она же ваша, из «Грозных», ты для нее кумир. Ну, иди.
Артистка на миг прислонилась щекой к моему рукаву, наклонившись, поцеловала в макушку Боженку и протянула мне свернутую бумажку с адресом. Я напоследок кивнула ей и поспешила к нашему «экипажу», где, придерживая открытой дверцу, ожидала меня недовольная Эльжбета. «Нашла, глупая, с кем брататься!» — проворчала она.
Мы тронулись в обратный путь, из которого я надеялась вернуться побыстрее, — да только ничего из этого не вышло.
***
Шаги в тюремном коридоре послышались, когда мастеровые почти завершили свою работу. По всем четырем стенам камеры теперь тянулась тускло отблескивающая полоса шириной в полторы ладони, составленная из подогнанных друг к другу и накрепко приколоченных к стене квадратных свинцовых пластинок. До того, чтобы замкнуть свинцовую полосу в кольцо, оставалось всего-то листков шесть-семь, которые надо было закрепить как раз над дверью.
Солдаты на входе посторонились, пропуская конвойных, что сопровождали арестанта — высокого черноволосого мужчину, руки и ноги которого были закованы в кандалы.
— Что это тут за усиленная охрана? — с порога начал старший конвоя, а потом, присвистнул, оглядев стены и мастеровых, старательно стучащих молотками под надзором важного начальника. — Это чего это, кто распорядился?.. Впрочем, понимаю, вашблагородие, мешать не стану, да только мне б арестанта того, надзирателю сдать…