— То есть там нет проституток, — вставил Банвиль.
— ...и поэтому оно вполне годится для «Де Монд», — продолжал Брюнетьер, пропустив мимо ушей эту реплику.
— Полностью согласен, — сказал Бурже. — Тэн тоже придерживается того же мнения. Это лучшая твоя книга.
«Искренне ли они говорят? — подумал Ги, оглядывая их лица. — Не кроется ли за похвалами сарказм, насмешки?» Гонкур неотрывно смотрел на него. Но Ги был в хорошем настроении и оставил эти мысли. Тяжёлый год миновал. Он удачлив, богат, знаменит, он любит, и его любят. Ги беспечно подкрутил усы.
— Господи, до чего чудовищна эта Эйфелева башня, — сказал Бурже.
— Вот-вот! Это называется «индустриальное искусство» — одно из достижений общественного развития. Уфф!
— А Роден работает над статуей «Фотография»!
Ги ушёл незадолго до одиннадцати, не дожидаясь общего разъезда. Бодро зашагал к улице Моншанен. Его холостяцкая квартира находилась на улице де Токвиль, за углом. Он увидел, что там горит свет. И вошёл.
— Мари.
В полуоткрытую дверь спальни он увидел брошенную на стул её одежду, чулки у изножья кровати. Вошёл. Мари лежала раздетой, накрывшись простыней до талии, голова её находилась на краю подушки, восхитительная белая рука свисала к полу. Ги решил, что она спит, поцеловал её в плечо и в розовые соски. Свисавшая рука шевельнулась, Мари слегка заворочалась.
— Я люблю тебя, Мари, люблю. — Он погладил её руку, коснулся лица. Она слегка повернула голову, в уголках губ затеплилась улыбка, глаза оставались закрытыми.
Ги поднялся, вышел в другую комнату и снял пиджак.
— Дорогая, знаешь, что произошло сегодня вечером? Брюнетьер попросил меня писать для «Ревю де Монд»! Представляешь? Клянусь, его подвигнул к этому Бурже. Но послушать Брюнетьера, так можно решить, что он уже много лет мечтал привлечь меня к сотрудничеству. — Он сделал паузу и оглянулся на неё. — Ты, кажется, не особенно удивлена.
Мари смотрела на него с кровати.
— Дорогой, ты красавец.
— А не твоих ли рук это дело? Брюнетьера ты знаешь хорошо, и мне послышалась в его голосе некая нотка...
Она засмеялась как-то странно, как ему показалось, и медленно убрала с лица прядь волос.
— Который час? Уже, наверное, почти утро.
— Утро? Ещё нет половины двенадцатого.
Они хихикнула снова и медленно, сладострастно изогнулась.
— Ммммм.
Взяла груди и прижала одну к другой, словно предлагая их ему.
— Ги, иди же.
Простыня сползла, обнажив её длинные ноги.
— Почему ты пропадал так долго? — спросила Мари, голос её звучал чуть хрипло.
— Да нет же. Говорю, ещё только двенадцатый час. — Неожиданно что-то в её лице показалось ему странным. Он подошёл к кровати.
— Мари... — Она протянула к нему руки и приоткрыла губы. — Мари.
Ги взял её за плечи, приподнял, у неё качнулась голова. Под подушкой что-то блеснуло. Ги сунул туда руку и достал стеклянный флакон с маленькими белыми таблетками.
— Это что? Ты принимала эти таблетки? От чего?
Он мягко усадил её.
— Ерунда, дорогой. Оставь... брось.
Мари обняла его за шею. Ги посмотрел на зрачки её глаз. Они уменьшились до крохотных точек. Мари находилась в наркотическом опьянении. Он снова посмотрел на флакон.
— Что ты принимала? Мари, возьми себя в руки. Что это?
Она улыбалась, волосы спадали ей на лицо.
— Пппросто мои таблетки... очень хорошшшие. Ги, почему тебя так долго не было? Я... ждала много часов...
— Кокаин, да?
— ...часов. — Она хотела поцеловать его, но лишь провела влажными губами по щеке. — Предадимся любви...
Ги уложил её и накрыл простыней. Потом поднялся, огорчённый, взволнованный. Попытался уверить себя, что это пустяк. Винить её нелепо. Что может значить пристрастие такого рода? Возможно, наркотик ей необходим, как ему эфир, — только лучше бы она продолжала это скрывать. Лучше бы никогда не видеть её такой. Теперь стали понятны её необъяснимые перемены настроения, подчас блеск остроумия. И её отсутствия, когда она якобы находилась с родными. Может быть, она лечилась? Он посмотрел на неё — восхитительную, своенравную, лежащую с голыми плечами, разметав волосы по подушке, на губах её сохранялась улыбка. Эту женщину он любит — ещё один тяжёлый удар.
— Ты не очень любезен. Я так долго ждала...
— Сейчас принесу чёрного кофе, — сказал Ги.
Ранний летний вечер был безветренным, тёплым. Ги ехал в коляске к Казн д’Анверам. В свете газовых фонарей стояли неподвижные, словно из бронзы, каштаны. Вместе с цокотом копыт слышались и другие городские шумы — слившийся гул голосов с террас кафе, крики кучеров омнибусов, музыка шарманок, гудки пароходов на реке. Ги поглядел на свой алый фрак. Эта одежда казалась ему нелепой, но, видимо, ей предстояло стать гвоздём сезона. Эту новую моду вводил Альбер Казн. Мари сказала: