— Он сказал, что станет работать кассиром у маклера. Только представь себе — твой отец!
— Надеюсь, — сказал Ги, — из планов с морским министерством ничего не выйдет.
Потом, прочитав на лице матери беспокойство, он обнял её обеими руками за шею:
— Мама, конечно же я пойду туда. Всё будет хорошо. Из меня так или иначе не вышло бы преуспевающего юриста.
Ги прошёл по двору министерства, вошёл в здание, поднялся и зашагал по длинным коридорам. Войдя в канцелярию, повесил шляпу.
— Добрый день, месье де Мопассан.
— Добрый день, месье Бар. Добрый день, месье Фестар.
— Добрый день, господа.
— Добрый день, месье Патуйя.
— Ритуальные рукопожатия со всеми.
— Сегодня тёплое утро, месье де Мопассан.
— Даже более тёплое, чем вчера, месье Бар.
Все служащие надевали чёрные нарукавники и подкладывали на свои кресла принесённые с собой круглые кожаные подушечки, чтобы не протирались брюки и было мягче сидеть. Ги подошёл к своему столу, снял пиджак, надел более поношенный. Достал стопку бумаг, положил на стол и вышел за перегородку в соседний отдел. Такой же тусклый, с единственным пыльным, выходящим в тесный двор окном. Вдоль стены стояли зелёные картотечные ящички. Мебель в министерстве была старой, хранившей многолетние следы прикосновений бесчисленных чиновников.
— Добрый день, месье де Мопассан.
Снова ритуал рукопожатий.
— Много почты сегодня?
— Достаточно.
Ответ неизменно бывал одним и тем же.
Обменявшись с сидящими там ещё несколькими фразами, Ги вернулся к своему столу. Через несколько минут отворилась дверь, и все произнесли почтительным хором:
— Добрый день, месье помощник начальника.
— Добрый день, господа.
Помощник прошествовал с подобающим ему достоинством.
Через несколько минут дверь отворилась снова. Все произнесли немного погромче:
— Добрый день, месье заместитель начальника.
— Добрый день.
Заместитель прошествовал с более суровым видом.
Некоторое время спустя дверь открыл коридорный служитель и держал её распахнутой с полминуты, потом появилась важная персона, и все чиновники хором протянули:
— Добрый день, месье начальник.
— Добрый день.
Начальник с неприятной улыбкой прошёл широким шагом.
Так неизменно начинались дни в канцелярии службы снабжения флота. Порядок этот был заведён ещё до появления Ги, и конца ему не было видно. Непреложные бюрократические законы не допускали никаких перемен. Время незаметно пролетало в этой тусклой, затхлой атмосфере рутины и угасших стремлений. Люди здесь превращались в мумии. Человек приходил в службу снабжения флота примерно двадцатидвухлетним, бодрым, исполненным надежд. Покидал её в возрасте шестидесяти с лишним, с искусственными зубами, радикулитом, уже близким к смерти. За всё это время в памяти оставались только четыре события — день свадьбы, рождение первого ребёнка, смерть отца и матери. Больше словно бы ничего и не случалось — разве что продвижения по службе. Человек ежедневно являлся в канцелярию к восьми утра, словно сдаваясь в плен. Покидал её в шесть часов вечера, на ночь глядя. В виде компенсации он имел право две недели в году оставаться дома — поскольку выехать куда-то на это время было не по карману, — и даже на этот двухнедельный отпуск, которого приходилось добиваться, начальство смотрело косо.
Ги увидел себя в тусклом зеркале на стене — молодого, с красивыми усами, прямым носом, густыми кудрями. Неужели однажды, в последний день службы, он посмотрит в это зеркало и задастся вопросом: как случилось, что он состарился без единого происшествия в жизни, нарушающего эту мертвенную рутину? Быстро отвернулся, достал журнал, в котором уже с неделю вёл записи. На его лице появилась невольная улыбка. Месье Патуйя проделывал за соседним столом свой обычный утренний трюк. Лицо этого человека цветом напоминало высохший Каролинский боб; он достал завёрнутый в бумагу круглый хлебец, сунул под кожаную подушечку и сел на него. Это был его обед; он каждое утро сидел на хлебце, слегка перемещаясь время от времени, по мере того как он размягчался. Месье Патуйя служил в отделе уже тридцать один год и ведал тяжёлым оборудованием. Он утверждал, что уже в трёхдневном возрасте обладал физическими и умственными силами есть хлеб.