Он вошёл в дверь с бронзовой табличкой «Голуа» и поднялся на последний этаж. В коридоре редакции царило оживление. Непрерывно сновали молодые люди с бумагами, входили и выходили посетители, репортёры мчались в комнату отдыха к приглашённым гостям. Однако атмосферу буржуазной сдержанности нарушал наполеоновский маршал в парадном мундире. Он торжественно откозырял и произнёс с акцентом жителя восточной парижской окраины:
— Здрасьте, месье Мопассан, его нет.
Это был Курьер, человек лет пятидесяти. Никто не называл его иначе. Фасон мундира выдумал ему в свободную минуту Артур Мейер.
— Спасибо, — ответил Ги.
Курьер согнул ноги, словно собирался побежать, невесть откуда взял окурок сигареты и затянулся.
Ги вошёл в обитую зелёным сукном дверь и пошёл по коридору в редакционную комнату. Там пахло, как во всех редакционных комнатах мира — залежавшейся бумагой и табачным дымом, чернилами, потом, нестиранными носками и бутербродами. Четверо репортёров играли на бильярде в конце зала. Ещё двое спорили о самоубийстве. Кайо, политический обозреватель, подошёл поздороваться с Ги.
— У всех на уме только бильярд. Я сегодня до часу ждал, пока министр юстиции доиграет партию в Елисейском дворце.
В кабинете Мейера не было никого, но в соседней комнате Ги обнаружил Артура Кантеля, театрального репортёра, с Жаном Вальтером, одним из помощников редактора, и отдал последнему очередной рассказ из «Воскресных прогулок». Они кратко обсудили его.
— Месье Мейер хочет, — сказал Вальтер, — чтобы вы написали зарисовку об Этрета. И статью о Флобере.
Из коридора послышался какой-то странный шум. Потом с грохотом распахнулась дверь в кабинет Мейера. Поль Феррье, один из журналистов, втаскивал туда с помощью Курьера и ещё нескольких человек полуживого, судя по всему, главного редактора.
— Господи! — простонал Мейер, потянувшись к письменному столу.
Он был в вечернем костюме, цилиндр сбился набок, на лицо упала прядь волос. Его усадили в кресло. Коричневый пудель, стоя подле хозяина, тявкал. Лицо Мейера выражало непреходящее страдание.
Все столпились вокруг него.
— Что с вами, месье Мейер?
— Несчастный случай?
— Нет, нет. Вальтер... — Он указал на дверь.
Феррье с Вальтером выставили всех и заперли её.
Мейер жестом пригласил Ги остаться.
— Вы ранены?
— Ой-ой. Нет, к сожалению.
Мейер в чисто еврейской манере провёл ладонями по бакенбардам. Ги подумал, что в любом положении он остаётся несколько комичным.
— У нас только что состоялась дуэль с Дрюмоном, — сказал Феррье, стягивая перчатки. — То есть у Мейера. В Ля Сель.
Он явно исполнял обязанности секунданта, потому что тоже был одет в вечерний костюм.
— Господи!
— Вы его ранили?
— В левое бедро, — кивнул Феррье.
Эдуард Дрюмон был известным издателем-антисемитом.
— Ах, мои бедные друзья! — сказал Мейер, утирая лицо красным платком. — Мне конец. Всё рухнуло, обратилось в прах. Респектабельность — я добивался её всю жизнь — пошла псу под хвост. — Рукой с платком он описал широкий круг, показывая, что речь идёт обо всех, находящихся в здании. — Ни один порядочный человек больше не заговорит со мной.
Ги и Кантель вопросительно поглядели на Феррье.
— Там произошёл один инцидент, — сказал тот. — Мейер придаёт ему чересчур большое значение.
— Нет, нет. — Мейер выпрямился и пылко заговорил: — Дрюмон напечатал в «Ля Франс Жюив» ту грязную статейку Карла де Перьера. Я не мог оставить этого просто так. И отправил к нему своих секундантов. — А потом обратился к Феррье, словно бы оправдываясь: — Я слышал, что Дрюмон плохой боец. Говорили, он бросается на противника и колет, не думая о защите. И сегодня утром, когда мы сошлись, не знаю, что произошло. Вскоре мы оказались так близко друг к другу, что я лишился свободы движений. Не знаю, как это вышло... о, позор...
Ги огляделся и заметил, что Феррье и Кантель подавляют смех. Вальтер сохранял полнейшую серьёзность.