Несколько раз журналисты пытались вытащить его на интервью, но он отказывался. Все, что необходимо, он произносил в зале суда. А остальное не имело значения. Его личная жизнь или взгляды на мир останутся при нем.
Из-за его категоричности многие репортеры отзывались о судье Мортоне с холодной вежливостью, но его это не смущало. Не для того он однажды пережил настоящую драму, чтобы беспокоиться из-за ничего не значащих мелочей.
— Вам повторить? — поинтересовался бармен, указав на опустевший бокал.
— Пожалуйста.
Это было так давно, боже, как давно… А он до сих пор помнил, как забавно морщился ее нос, когда она хохотала.
Однажды на заседании одна истеричная чернокожая мамаша, чьего сына-отморозка он осудил на приличный срок в тюрьме строгого режима, вскочила со своего места и, размахивая кулаками, начала выкрикивать ругательства. В самом конце, когда охрана уже волочила ее к выходу, схватив под локти, она обернулась и проорала:
— Ты никогда не любил, гребаный сукин сын! Ты никогда не любил и не можешь знать, каково это — терять своего ребенка.
Тогда ни единый мускул на лице Филипа Мортона не дрогнул. Но, вернувшись в тот вечер домой, он напился — как не напивался давным-давно.
Кто бы что ни говорил про судью Мортона, а любить он умел. И отлично знал, каково это — терять любимого человека. И ребенка тоже — пусть и не своего. Хотя что значит — не своего? Он обожал ее дочку. Обожал так, словно она была его плотью и кровью. А может быть, даже сильнее.
Способен ли человек измениться? Полностью потерять прежнего себя, превратиться в кого-то другого? Филип Мортон изменился за одну минуту, в течение которой полицейский сообщал ему по телефону о гибели Дженны и Саманты Доусон.
Они возвращались домой, когда на них напали двое грабителей. Отобрали у Дженны сумочку и бумажник, но когда попытались снять золотые серьги с маленькой Саманты, мать бросилась на ее защиту. Криминалисты насчитали на теле женщины пять ножевых ранений — два из которых смертельные. Семилетнюю Саманту отшвырнули в сторону, как котенка, прямо на железные мусорные баки, она скончалась от черепно-мозговой травмы через двадцать минут после смерти матери.
Эта мысль, подобно изощренному палачу, возвращалась к Мортону снова и снова. Все эти годы он думал о том, как его маленькая девочка — его крошка Сэмми — медленно, в агонии умирала в пустом переулке, и никто не приходил на помощь. Двадцать бесконечных минут она, находясь в сознании, испытывала чудовищную боль и плакала, и звала на помощь, пока сознание ее не покинуло. Двадцать минут ада. Вечность. В полном одиночестве.
Подонки отняли две человеческие жизни. За что? За серьги стоимостью в сотню баксов?
Он поседел за одну ночь. Раньше он читал о подобных случаях, но никогда всерьез не думал, что это возможно. Утром, вернувшись домой из участка, он посмотрел в зеркало и не узнал собственное отражение.
Накануне Мортон сделал Дженне предложение. Они собирались назначить день свадьбы, Филип не хотел пышной церемонии, но Дженна настояла:
— Это будет самый счастливый день в моей жизни, Фил. Мы обязаны устроить праздник!
И он согласился. Он желал своим девочкам самого лучшего. Ему нравилось их баловать.
Их похоронили рядом.
— Простите, здесь не занято? — Красивая рыжеволосая девушка указала пальчиком на барную табуретку рядом с ним.
Он отрицательно покачал головой и сделал глоток виски, возвращаясь к воспоминаниям. Убийц так и не нашли. Какие-то мрази походя лишили жизни женщину и ребенка и остались безнаказанными. Каждый раз, наблюдая, как вводят в зал суда очередного преступника, Филип Мортон спрашивал себя: а вдруг это он? Один из тех, кто напал на его девочек? Все эти годы он разгуливал на свободе, совершив бог весть сколько преступлений, прежде чем попался на какой-нибудь ерунде. Разве мог судья Мортон проявить милосердие? Разве мог?
— Мне того же, что пьет джентльмен, — тоненький голос проворковал над ухом.
Когда бармен подал рыжеволосой бокал, она отпила маленький глоток и повернулась к судье:
— У вас отменный вкус.
Мортон скользнул по девице равнодушным взглядом: густая челка ниже бровей, учительские очки, вызывающе короткое платье. То ли проститутка, то ли просто одинокая дамочка, жаждущая развлечений. Скорее все-таки проститутка. Обычных женщин судья Мортон не привлекал — слишком угрюмое выражение на его лице отталкивало.