У меня в моих протянутых руках Лишь крутящийся дорожный серый прах. И не Солнцем зажигаются зрачки, А одним недоумением тоски.Я ни вправо, я ни влево не пойду.Я лишь веха для блуждающих в бреду.Мир звериный захватил всю землю вплоть.Только птица пропоет, что жив Господь.
Марево
Мутное марево, чертово варево,Кухня бесовская в топи болот.Эта земля, говорят, государева?Царский ли здесь, не исподний ли плод?
Дымное яблоко шаром багрянится,Ткнешь в него, – вымахнет душный огонь.Яблоко пухнет, до неба дотянется.Небо уж близко. Но неба не тронь.
Тронешь, – уходит. Шатнулось провалами.Адское яблоко стало как гриб.Низится, пляшет порывами шалыми.Вправо и влево захват и загиб.
Вот покатилось полями, равниною, –Выжжено поле, равнина суха.Малые дети питаются тиною,Взрослым достались объедки греха.
Только в болотах похлебка есть мутная.Голод с большими глазами идет.Скачет бессонница, ведьма беспутная,Ищет на ужин куриный помет.
Снова раскрасясь густыми румянами,Яблоко пухнет пышней и грузней.Мечется шаром над мертвыми странами.Мутное пламя на тысячу дней.
Из книги
«Моё – ей»
Россия
1924
Царьки лесные
Царьки лесные – они смешные, они чудные, как угольки.Тут засмеются, там обернутся, и вдруг зажгутся поверх реки.
Вернутся в глуши, наденут лики, на каждом важен его убор.Один – как травка, другой – пиявка, тот – птичка славка, тот – мухомор.
Тот землемером скользит по листьям, складной аршинчик зеленый – он.Листок измерить – большое дело, во всем есть мера, везде закон.
А та ведунья, что в далях луга, ширяя, смерит всю ширь лугов,Хоть не супруга, но всё, летая, она подруга лесных царьков.
А та – из стаи немых пророчиц – вся в сарафане из серебра,Зовут рыбешкой, зовут плотицей, зови царицей: давно пора.
И не подумай, что две улитки свои засидки замедлят зря.Слюнявя тропку, они слагают псалмы во славу и в честь царя,
Того, чьи слуги – царьки лесные, кем жив зеленый испод листа,Кому – хваленье, благодаренье, и вознесенье, и высота.
Гармония гармошки
Я люблю гармошки пьянойВ явном всклике тайный бред.Зимний вечер. Час багряный.Ткань загадок и примет.
Нет ни звука, нет ни шага,Нет снежинки без того,Чтоб не вспыхнула отвагаВ том, кто любит торжество.
Этот Месяц тонкорогий,Слева слезы, справа смех,Мне, идя своей дорогой,Обещает он успех.
Я его увидел прямоВ выси нежно-голубой.Знаю я, что и без храмаОбвенчаюсь я с тобой.
Ни тебе, ни мне не нужноОбручальное кольцо,В час, как с ветром я содружноНа твое взойду крыльцо.
Разве ты не усмехнуласьВ миг, когда я был певуч?Разве шатко не качнуласьТень, бегущая от туч?
Разве заяц в снеге беломСказку нам не наследил?Разве царственным пределомНе проходит хор светил?
Разве буйная гармошкаНе пропела в ночь рассказ,Что умеем мы немножкоБрызнуть Вечностью в наш час?
Воистину
Мне хочется грусти утонченно-нежной, которой минувшего жаль.Вся в кружеве черном, с улыбкой печальной, она открывает мне даль.Из комнаты тесной, где стынут портреты, она отворяет мне дверь.Туда, где не спеты живые заветы, все – завтра и только – теперь.Повисли сережки березы плакучей, на иве желтеют цветы.Христосуясь с милым, «Воистину!» молвив, мне душу овеяла ты.«Воскресе! Воскресе!» В церковной завесе все складки вещали о том.В усадьбе, и в саде, и в поле, и в лесе весь воздух был полон Христом.Из черной земли, из разъятой, богатой, дышала воскресшая весть.Зеленые травки качались, встречались, в лучах расцвечались, не счесть.Малиновка пела, скворцы суетились, от ласточки – каждой избойКак будто владело не горе, не дело, а щебет и сон голубой.Кто мог бы подумать, что древле распятый узнает распятье опять,Что жизни и жизни порвутся напрасно, кровавую примут печать.Ты, с кроткой улыбкой, вся в облаке черном, зажги безглагольно свечу.И молви, когда же не тенью пойду я, а к новым лучам по лучу,Когда истощатся бесовские дымы, в которых вся жизнь – водоверть?И молвлю «Воскресе!», воистину слыша, что смертью исчерпана смерть.