Еще и денек выдался чудным. Под стать моему настроению. И будущие перспективы рисовались мне в радужных цветах.
Да это явно был мой день. Ибо в кабинете ректора вуза меня ожидал потрясающий сюрприз: Марья Станиславовна царственно - гордо и холодно - неприступно восседала в столь значительном руководящем кресле.
Стоя у края длиннющего стола для совещаний я вдруг почувствовал себя ничтожным пигмеем и радостное предвкушение сказки развеялось в дом.
Сдайте документы секретарю. Сейчас мне некогда всем этим заниматься, - блеснул в мою сторону васильковый взгляд холодной дивы. - Придете сюда снова ровно в семнадцать тридцать. Я вас ознакомлю с обязанностями вашей работы.
Работы?! А как же учеба? - у меня чуть было не началась нервная икотка.
Вы будете учиться, но и работать, чтобы оплачивать свою учебу, - осыпала меня льдинками Снежная королева и я угрюмо опустив голову вышел вон.
Когда молодых достают, то им или хочется биться, или напиться. Я выбрал второй вариант.
Дело молодое - горе не большое. И до семнадцати тридцати мир для меня снова стал красочным.
В вестибюле вуза было тихо и пустынно. До начала занятий оставалось еще целых три дня.
Широкая беломраморная лестница, почти во всю ширину покрытая ковровой дорожкой и раздваивающаяся на уровне второго этажа, уходила вверх, казалось в поднебесье.
И вот из этой небесной дали вниз изысканно - грациозно спускалось божественное существо: Марья Станиславовна.
Свой утренний строгий брючный костюм она теперь сменила на “простенькое” (долларов за двести) ситцевое платьице. И лучик надежды блеснул в моей душе.
Работы у тебя будет много, - не желая покидать последней ступеньки лестницы и поэтому взирая на меня с высока, начала Марья свой инструктаж хорошо поставленным голосом закаленного в словесных перепалках преподавателя.
Вестибюль, холл, два туалета: женский и мужской, - все это должно постоянно блестеть. А начали еще дежурства ночным сторожем. Спать спи да пожар не проспи! Так что жить будешь прямо в Академии. Здесь под лестницей для дежурного, кроме служебной комнаты с сигнализацией и телефоном, оборудовано вполне сносное жилье: спальня, кухня и даже ванная. Туалет прямо по -коридору и до него рукой подать. Я сама родом из села, так там у нас почти у всех все удобства на улице и ничего...
Все живы и никто в туалете пока не помер, - -----------“остроумен”, продолжил я незаконченную моей нынешней работодательницей фразу.
С чего начнем осмотр рабочих мест? - Все таким же официальным тоном спросила леди-босс, пропустив мою плоскую шутку мимо своих небольших, но сверку словно срезанных ушных раковин.
С женского туалета, - рассердился я теперь окончательно за столь холодный прием.
Почему с женского? - блеснуло изумленно фиалковое сияние огромных глаз.
Никогда там не был, - ничего лучшего мне в голову не пришло.
Ну что ж с женского, так с женского, - наконец-то покинувши свой постамент, заняла Марья место ведущего. (И я за это ей враз все простил: век бы мне находиться в фарватере такого движения!!)
Но я был молод и горяч. И смог лишь выдержать секунды две призывное покачивание этой прелестной ножки.
Стой! Замри!! - с отчаянной мольбой в голосе хрипло воскликнул я.
Марья - умница встала как вкопанная.
Я быстро приблизился к ней и упавши на колени, дрожащими руками приподнял подол платья. И наградил оба эти восхитительные полушария разделенные лишь узкой белой лентой горячими звонкими поцелуями. (Неземное наслаждение: сладкая парочка!)
Сумасшедший! - залилась Марья счастливым смехом. - Тебя непременно нужно показать врачу.
Меня излечат и постельный режим, - я уже сутки как стал мужчиной и теперь сам себе мог назначить лечение.
И я снова как вчера, но теперь словно перышко подхватил Марью на руки и бережно понес враз обмякшую назад под лестницу.
Мебелишка в моей новой квартире была не супер, но вот кровать - настоящий секадром.
Все снова возвратилось на круги своя.
Снова времени не хватило на раздевание. Снова я сгорел быстро, как свеча. Но сегодня мы горели вместе: в мучительно-сладком пламени страсти.
А потом? Небо покачивалось за окном…
Не сносить нам с тобою наших безрассудных головушек, если он узнает, - уходя от меня за полночь предупредила меня Марья, но ни страху, ни сожаления в ее голосе не было.
Кто - муж?
Мой муж прокурор. Он мухи не обидит.
А-а-а! Петр Михайлович, - наконец-то додумался я, но в отличии от Марьи мне вдруг стало боязно да не надолго.
Полуночное белокурое приведение подошло ко мне и молча уткнулось в мое плечо.
И я почувствовал холодный носик и горячие слезы.
Сердце больно сжалось в груди. Это прощание. Ни на день, ни на два: навсегда!
Нам нельзя встречаться. Это грешно. Мы испортим друг другу жизнь. И когда-то еще ни раз пожалеем о случившемся, - тихо и печально проговорила Марья уставшим голосом.
Никогда! - горячо возразил я, но в моих словах не было веры, а марьины, как потом оказалось, были вещими.
4 глава
Любовь - это незаживающая рана, а страсть даже самая сильная - это всего лишь ожег. Конечно больно, но время такие болезни лечит.
Я был молод и выздоровел на удивление быстро.
Через месяц мой блудливый взгляд уже скользил в глубокие порой вырезы платьев и кофточек моих однокурсниц и нелишенных привлекательности многочисленных преподавателей женского пола. А оголяющиеся до самого пупка ноги, при сидении в холе в наших модерновых креслах, стали будить во мне задремавший на время основной инстинкт.
Да и Марья себя переборола и теперь у нас с ней сложились ровные субординации отношения.
Но “медицинскую” помощь от Марьи Степановны я все же получил.
Она так загрузила меня работой и учебой, что постепенно мой жеребчик перестал взбрыкиваться. И я, намаявшись за день, теперь ночами стал спать крепко и даже без эротических сновидений.
Единственная представительница женского пола, которая несмотря ни на что была под постоянным неусыпным моим тайным, как мне казалось, вниманием, это Софья Лещинская. Которая появилась в Академии на неделю позже других однокурсников. Задержалась то ли на Канарах, то ли на Гаваях.
Ей было уже семнадцать, но она была чистое дитя.
Не распустившийся бутон, который когда-то может и станет пышной розой.
Но я был молод и нетерпелив. И честно сказать, Софья меня не заводила. Но служба есть служба. И Софье моей неусыпный тайный надзор был обеспечен.
Тайный он-то тайный, но через пару недель после появления Лещинской в аудиториях вуза все однокурсники (по крайней мере однокурсницы это уж точно) уже знали, что простофиля Иванушка Дурачок втюрился в Софью по самые уши.
Но нет худа без добра.
Неразделенная, а главное бесперспективная моя “любовь” значительно расширила круг моих знакомых.
Найудобнейшее же место для надзора за Софьей, а именно: прямо за ее спиной в следующем ряду, - никто и никогда теперь не занимал. И даже, если я припаздывал, то посягнувший на него моментально изгонялся. Ему просто и популярно объясняли, что это Иванова “броня”.
Природное обаяние, веселый нрав, начитанность, знание трех иностранных языков, а главное одноособное лидерство по учебе на курсе как-то уравновесили меня с моими именитыми однокурсниками.
Со мною стали дружить ребята и строить мне глазки наши видавшие виды девчата.
Но все мое внимание было сосредоточено на Софье Лещинской. Да и она все чаще и чаще исподтишка поглядывала в мою сторону.
Но, как я уже говорил, она меня не заводила. Ну тонкий девичий стан да ноги длиннющие. А грудь еще не очень большая: до конца не сформировавшаяся. Да еще и толстая, с руку, носа, как у школьницы. И маленькие сверху срезанные, как у дога, смешные ушки. Ну еще большие не глаза, а бездонная синь да аккуратный маленький носик, но боком которого до весны затаилось с десяток веснушек.