— У тебя много товара?
— Набралось понемногу.
— Ты враг?
— Чей?
— Высокой Порты.
— А где это?
Вопросы сыпались даже быстрее, чем я успевал а них отвечать. Старику, вроде, как бы и не важно было, что я говорю. Он только буравил меня взглядом, словно старался разглядеть что-то внутри.
— Крепость Ак-Кермена больше чем московский кремль?
— Понятия не имею.
— Правда, что купола Киевской Софии покрыты чистым золотом?
— Говорят. Сам не видел.
— Сколько куреней на Сечи?
— Не знаю. Много, наверно.
— Давно там был?
— Никогда.
— Вот как? А где ты родился?
— В колыбе.
— Что это?
— Пастуший домик в Карпатах… Карпаты — это горы.
— Родные заплатят за тебя выкуп?
— У меня никого нет... А для посредника я денег не припрятал.
Эти слова настолько озадачили хана, что он замолчал, задумчиво поглаживая бороду.
— Умерли? Убиты? Ты ищешь мести?
— Скорее, я умер. И мне некому мстить… Не в этом мире. А теперь, уважаемый, если ты не против, я немного вздремну. Хорошо? Что-то меня кумарит не по-детски.
— Последний вопрос. Ты много мусульман убил?
— Не считал. Две дюжины… Может, три.
— В Бога веруешь?
— Как все…
— Мусульманство примешь?
— Сказать откровенно, мне нравится, что Коран разрешает мужчине иметь несколько жен. Но с запретом на горилку, вы хватили лишку… — ответил я уже откровенно зевая. — Отмените этот пункт, и я ваш. Джаз, бакс, секс…
— Понятно.
Хан неторопливо поднялся.
— Этот гяур не лазутчик поляков или казаков. Скорее всего — он атаман разбойничьей ватаги. Пытать его бессмысленно — ничего важного он не знает. Но и в живых оставлять нельзя. Из таких как он даже галерного раба не получится — одно беспокойство. Бросьте в темницу. Послезавтра праздник — казним. Голодом не морите, чтобы не обессилел. Людям нравится смотреть на чужие страдания. Пусть насладятся вдоволь… — и ушел.
Помощники палача отвязали меня от стула, попутно наградив дюжиной тумаков и оплеух. Но, видно было, что проделывают они это не со зла, а для порядка и поддержания квалификации. Потом отвели в камеру и оставили… отдыхать.
Допросное зелье свое взяло, так что я и не заметил, как отрубился. Очнулся, когда сквозь прорубленную под потолком отдушину в камеру заглянули звезды.
Спал я, естественно, лежа на полу, так что когда проснулся, одежда моя оказалась насквозь промокшей и изгвазданная глиной (именно глиной — нюхал). И если я не хотел врезать дуба раньше, чем мне помогут в этом палачи, надо было хоть немного согреться.
Сперва я стал прохаживаться и размахивать руками. Помогало мало. Даже наоборот. Мокрая ткань вытягивала тепло из тела еще быстрее. Тогда я разделся до пояса.
Шум, производимый разминкой, привлек стражников. Сперва они просто заглядывали сквозь окошко в дверях, пытаясь понять, что я делаю. Но темень в камере стояла такая, что хоть глаз выколи, так что вертухаи забеспокоились.
— Эй! Гяур?! Ты что делаешь? — спросил один.
— Подкоп рою. Не мешай…
Мой ответ вызвал громки смех и ряд комментариев, самым безобидным из которых был вывод о безумии на почве страха перед казнью. Но, поскольку я не останавливался и не отвечал, только сопел все громче, стражники потребовали прекратить.
— И не подумаю…
Они немного отошли и стали советоваться, судя по голосам, за дверью было трое.