Я объяснил знаками, что этих беру себе, и Виктор с казаками двинулся дальше, навстречу группе Мамая. Завершив круг, им предстояло заняться освобождением пленников. В первую очередь, казаков. Гусары в ночной вылазке бесполезны.
«Секретарь» исправно вел обратный отсчет. И когда общее количество зарезанных людоловов достигло восемнадцати, я решил, что дольше ждать нет смысла. Оставшихся в живых даже селянки запинают, если свободу получат.
«Пистоль!»
К костру шел совершенно не таясь. Рассчитывая на то, что именно свободный шаг даст мне возможность приблизиться. Вряд ли нукеры подумают, что враг будет идти открыто — скорее, за своего примут.
Так и случилось. Услышав шаги, один из воинов уставился в мою сторону, подслеповато щурясь, и что-то спросил. Негромко…
Я сделал вид, что не расслышал.
Вопрос задали вторично, уже громче. Так что и второй стражник повернулся ко мне. Спасибо, этого я и ждал. Плохо стрелять в кольчугу. А вот в открытое лицо, да еще и с шести шагов — одно удовольствие. Впрочем, насчет удовольствия, я конечно, загнул. Ничего приятного в этом зрелище нет. Кроме чувства удовлетворения. Потому как не человека убиваешь, а врага.
Выстрелы разбудили весь лагерь. И сразу стало ясно, почему татары чувствовали себя так беспечно. Всех пленников связали на ночь так, что никто даже приподняться не смог. За что басурманам отдельное спасибо. Поняв, что дольше соблюдать тишину не надо, мои бойцы буквально за минуту ухлопали всех, кто вскочил на ноги. Поскольку не боялись попасть в своих.
А еще через минуту из шатра высунулась всклокоченная бородатая морда. Начисто выбритая голова белела в полутьме, как мукой обсыпанная.
— Ты кто?! — возмущенно завопил мурза, обращаясь ко мне. — Клянусь Аллахом, ты пожалеешь, что посмел напасть на меня и моих людей! Я велю разорвать тебя лошадьми! Нет, я выдам тебя гетману Хмельницкому, и он сам посадит тебя на кол!
Виктор и Мамай к тому времени подошли и встали рядом.
— Мне кажется, в шатре еще кто-то есть, посмотрите.
— Не сметь! — заорал мурза, все еще веря в дипломатическую неприкосновенность.
Но Мамай де долго думая, схватил татарина за бороду, двинул кулаком в лоб, так что у того закатились глаза, и рывком выдернул наружу, а в освобожденный проем заглянул испанец. Но внутри шатра было слишком темно, чтобы что-то разглядеть, поэтому идальго наплевал на хорошие манеры, ухватил находящегося в шатре за ногу и с не меньшей чем Мамай сноровкой, втащил наружу.
В общем-то, зная нравы людоловов, я примерно так и думал. Перед нами была пленница. Красивая, юная и совершенно обнаженная, если не считать пары шелковых шарфов, которым Сабудай завязал девушке рот и завернутые за спину руки. Оттого и тихо было…
Не дожидаясь распоряжения, Мамай вытряхнул мурзу из наброшенного на плечи халата и укутал им пленницу. Испанец тем временем развязал шарф, освобождая девушке руки и рот. А когда взглянул в заплаканное личико, то аж взвыл. Словно ему нож в грудь воткнули.
— Агнешка?! Солнце мое! Ты... Здесь? Ааааа! Убью, мерзавца!
Виктор де ла Буссенор метнулся к лежащему в беспамятстве мурзе, нашаривая на поясе палаш. Мы с Мамаем едва успели перехватить разъяренного идальго.
Вот так фортель… Как говорится, нарочно не придумаешь.
* * *
История с панночкой Агнешкой приключилась сколь интересная, столь же и банальная. Щедрый на подарки и широкие жесты новгородский купец оказался женатым. Так что любовная идиллия продлилась недолго. Ровно месяц… Пока торговец пушниной не распродал в Кракове весь товар и не стал собираться домой. А поскольку веселая панночка все же чем-то зацепила сурового мужа, то он без обиняков предложил красотке стать его содержанкой. И даже условия предложил не слишком обременительные, поскольку бывать обещался не чаще трех-четырех раз в году.