— Можно считать наш разговор там, в конторе, оконченным?
— Да, Юрий Никифорович. А если можно, прошу вас считать, что этого разговора вообще не было, — ответил Глебов.
Добравшись до дома, он быстро разделся и сейчас же заснул тяжелым, беспокойным сном.
В девять часов утра Глебов уже сидел за столом в своем кабинете. Он подготовил к отправке на исследование вещественные доказательства, написал постановление о назначении биологической и дактилоскопической экспертиз и теперь перечитывал собранные вчера материалы.
Вошел Лавров.
— Звонил Романов. Дочь потерпевшей уже здесь. Сейчас она будет у нас. Вы помните, по каким вопросам мы вчера решили допросить ее?
— Да, у меня записано.
— После допроса зайдите ко мне с протоколом.
Минут через пятнадцать, постучавшись, в кабинет Глебова вошла молодая полная женщина с расстроенным, заплаканным лицом, удивительно похожим на лицо убитой. Усевшись, она взглянула на обложку лежавшей перед следователем папки с крупной надписью: «Дело об убийстве Гармаш Лукерьи» и зарыдала, прижимая к глазам платок.
Глебов встал из-за стола, взял с тумбочки графин.
— Постарайтесь успокоиться, — сказал он, подавая женщине стакан с водой. — Я понимаю, как вам тяжело, но ведь слезами горю не поможешь.
Мысленно он тут же выругал себя за стереотипную фразу, которая не могла служить утешением в несчастье.
Вчера они с прокурором разработали подробный план допроса Анны Гармаш, показания которой, по их замыслу, должны были послужить канвой для дальнейшего расследования дела. Но слезы и горе этой женщины, вполне естественные в ее положении, как это ни странно, явились для следователя полной неожиданностью, и он почти растерялся. Что сказать ей? Как перейти от утешений к вопросам, которые он еще раз тщательно обдумал перед ее приходом?
— Я предчувствовала несчастье, — говорила, между тем, сквозь слезы женщина. — Мне так не хотелось ехать! Я просто не знаю, зачем я поехала? Ведь столько лет никуда не ездила, и вот…
Беспрестанно утирая глаза уже совершенно мокрым, скомканным носовым платком, Анна Гармаш, не переставая плакать и повинуясь естественному желанию высказать кому-либо наболевшее горе, рассказала Глебову все, что передумала, и перечувствовала с момента получения телеграммы: и мучившее ее раскаяние в том, что она «разбила чужую семейную жизнь и связалась с кузнецом Семеном, который оказался извергом», и свои страшные подозрения, что именно он и явился убийцей ее матери.
— Он знал, что у нас есть деньги. Я шила, зарабатывала прилично, говорила ему, что отложила кое-что на черный день, — всхлипывая, продолжала Анна. — И об отрезах он знал, даже видел, куда я прятала их, когда при нем фининспектор пришел: ящик у меня в стол вделан снизу, никто другой этого знать не мог.
Глебов вспомнил обстановку в комнате: перевернутые постели, открытый шифоньер и стол, накрытый белой, накрахмаленной, забрызганной кровью скатертью.
«Да, она права, — подумал он, — ведь стол не тронут, на нем даже ваза с цветами стоит. Значит, преступник хорошо знал, как взять отрезы. Но искал он деньги. Знал, что деньги есть, и искал по всей комнате. Похоже, что это он», — решил Глебов и, положив перед собой форму протокола, стал записывать показания свидетельницы.
Вскоре Анна успокоилась и тихим голосом отвечала на вопросы следователя. Окончив допрос, Глебов позвонил Романову.
— Я допросил Анну Гармаш. Теперь, Илья Павлович, надо вещи искать.
Романов ответил, что еще утром беседовал с дочерью убитой Гармаш, записал приметы похищенных вещей и уже сообщил о них в милицию соседних районов.
— Все вещи записаны? — спросил Глебов и перечислил похищенное: два шелковых отреза, один отрез шерсти, 5 тысяч рублей сторублевыми купюрами и два золотых кольца.
Романов подтвердил, что записал все, и осторожно спросил:
— Олег Николаевич, а ты этого «друга» не думаешь задерживать? Мы уже все подготовили.
— Об этом поговорим лично, — сказал следователь.
— Я сейчас буду у тебя, ты никуда не уйдешь?
— Нет, сейчас прокурору буду докладывать, — сказал Глебов и положил трубку.
Лаврова он не застал. Тот уехал на заседание исполкома.
«Теперь до вечера не будет», — с досадой подумал Глебов. Ему надо было срочно решить вопрос о задержании кузнеца Путоева и обыске у него. Конечно, это можно было решить и без Лаврова. Но Глебов все еще не избавился от своей «стажерской» привычки — спрашивать совета, когда в чем-либо затруднялся.