— Пожалуй… Я хотел бы посмотреть план допроса.
Глебов недоуменно посмотрел на Лаврова.
— Какой план? Я ничего не записывал, Юрий Никифорович, я и так помню, о чем его надо допросить.
— Нет, нет, Олег Николаевич, — возразил Лавров. — Допрашивать подозреваемого в убийстве без предварительного плана — это несерьезно. Даже опытный следователь не должен себе этого позволять. Почему-то в иных случаях вы проявляете излишнюю робость, неуверенность, а сейчас — наоборот, чрезмерно надеетесь на себя.
— Хорошо, я пойду и составлю план, — сказал Глебов, однако весь его вид говорил о том, что он считает это напрасной тратой времени.
Приступив к составлению плана, Глебов вскоре понял, что Лавров был прав. Многое можно было бы упустить, допрашивая Путоева без предварительной подготовки к допросу. Он просидел над составлением плана около двух часов, вновь перечитал некоторые свидетельские показания, чтобы восстановить в памяти подробности дела. И, зайдя по окончании этой работы к Лаврову, честно признал, что едва не допустил ошибку.
В четвертом часу дня Глебову позвонил Романов.
— Ты у себя? Сейчас тебе материалы экспертизы понесли. Отпечатки на стакане — его. А кровь на рубашке — второй группы, как у бабуси. Да оно и без заключения ясно было. Ты допрашивать к нам придешь?
— Да, скоро буду, — сказал Глебов.
Минут через пять принесли материалы экспертизы. Глебов прочел их, вложил в дело и отправился в милицию.
— Желаю вам удачи! — сказал Лавров, к которому он зашел сообщить о результатах исследования вещественных доказательств. — Но глядите в оба: Путоев, кажется, не так прост.
III
В кабинет ввели задержанного Путоева. Широкоплечий, загорелый, с развитой мускулатурой, он казался очень сильным и по-кошачьи гибким. Старая выцветшая майка с глубоким вырезом спереди открывала грудь с ярко вытатуированным летящим орлом. На левом плече — традиционная надпись всей «блатной братии»: «Не забуду мать родную», а на четырех пальцах правой руки — женское имя «Леля».
Глебова не удивила эта «живопись». Он знал, что Путоев был вором-домушником, неоднократно судился за кражи и большую часть жизни провел в тюрьме. Последний раз он судился за убийство: в приступе злобы ударил ножом своего напарника, не поделив с ним награбленное.
Неизвестно, что произошло после этого случая в душе Путоева, но, выйдя через восемь лет из заключения, он не вернулся в свою воровскую компанию, уехал на Кубань и два с половиной года работал в кузнице. Затем женился. Вскоре у него родился сын. Ребенка Путоев любил, но с женой не ладил. Все это Глебов знал из показаний свидетелей и жены Путоева.
Заполнив в протоколе допроса анкетные данные, Глебов предложил Путоеву расписаться. Тот подвинул к себе протокол, расписался в низу страницы и небрежно оттолкнул от себя бланк.
— Курить можно? — спросил он, доставая из кармана пачку папирос.
— Курите, — разрешил Глебов и про себя заметил: «Тот же «Беломор», что и на месте преступления…»
Путоев прикурил, швырнул обгоревшую спичку в пепельницу, щурясь от дыма, зло спросил:
— Дело шьете?
Глебов пожал плечами.
— Почему шьем? Просто стараемся разобраться.
Путоев презрительно скривил губы:
— Видно, что «стараетесь»! Хватаете первого попавшегося. Крайнего нашли. Думаете, если семь раз судим, так восьмой раз нахально засадить можно?
Возмущенный развязным тоном Путоева Глебов, не отвечая на его вопрос, строго сказал:
— Собственно, почему вы со мной так разговариваете? Не забывайте, что ваша обязанность отвечать, а не задавать мне вопросы.
Но, встретившись глазами с Путоевым, понял, что это замечание не произвело на допрашиваемого ни малейшего впечатления. Взгляд Путоева показался Глебову острым и неприятным. Небольшие черные глаза на тронутом оспой, коричневом от загара лице смотрели на следователя в упор, с выражением презрения и ненависти. Глебов понял, что допрос будет трудным. Этот человек видел за свою жизнь немало следователей и прокуроров, и ему, Глебову, молодому, неопытному работнику, едва ли будет просто заставить его сказать правду.
Глебов знал, что квалифицированные преступники сознаются в совершении преступления только в случае, если полностью изобличены доказательствами. И, зная это, он верил, что, если не на первом, то на последующих допросах, Путоев сознается в убийстве Лукерьи Гармаш, — ведь доказательств собрано более, чем достаточно.
Но первые же ответы Путоева поколебали в Глебове эту уверенность. Допрашиваемый упорно утверждал, что в день, когда была убита Гармаш, он после работы, переодевшись, ушел на центральную усадьбу совхоза к своему приятелю Петру Грешняку, от которого возвратился домой в одиннадцатом часу вечера и лег спать в присутствии жены и ее подруги Лидии Ковалевой. Свидетель Родин, по словам Путоева, «нахально врет», утверждая, что видел его в двенадцать часов ночи у дома Гармаш, Путоев не отрицал, что в течение последних трех месяцев имел связь с Анной Гармаш, часто бывал в ее доме и знал, что у нее есть деньги. Подтвердил он и то, что в его присутствии Анна прятала отрезы и недошитую работу, когда к ним неожиданно явился фининспектор.