— Значит, вы знали, где Анна Гармаш хранила отрезы, принятые в работу? — спросил Глебов.
— Знал! — вызывающе ответил Путоев. — Так что, по-вашему, если знал, так обязательно убивать должен? Стал бы я трогать эту старую рухлядь, — уже спокойнее, глядя куда-то мимо Глебова, сказал Путоев и, помолчав, добавил: — Я за свою жизнь столько квартир обобрал, сколько вы на земле лет не прожили. И всегда без «мокрых» дел обходился. А уж эту хату я мог так взять, что и муху б не спугнул. И, между прочим, не сидел бы после этого здесь и не ждал, пока меня попутают…
— Когда вы в последний раз были в квартире Гармаш? — спросил Глебов.
— Во вторник, когда Анна уезжала к сестре. Прощаться приходил, — не то всерьез, не то иронически добавил Путоев.
— В какое время дня это было?
— Весь вечер я у нее был. Часов с семи и пока она к поезду не ушла.
— Ужинали вместе?
— Нет, они до меня поели. Я пришел, старуха как раз посуду мыла.
— Может быть, вас угощали чем-либо? Вином, водкой, квасом?
— Нет, не угощали. Да на что вам это нужно-то? — снова впав в раздражение, спросил Путоев.
— И воду не пили?
— Воду? — словно припоминая, задумался Путоев. — Воду, может, и пил. Ну, и что?
— А не вспомните ли, из какой посуды вы пили воду? — продолжал Глебов.
— Э, да вы, небось, отпечатки мои нашли! — сообразил Путоев. — Да их там сколько хочешь! И на кружках, и на стаканах — на чем хотите! И что из того следует? Факт, что старуху-то я не трогал, вещей не брал…
Поняв, что дактилоскопия не произвела ожидаемого эффекта, Глебов прервал Путоева, уверенный в том, что уж сейчас-то собьет его с толку:
— Но, может быть, вы объясните, почему оказалась в крови рубашка, которая была на вас в день убийства?
Путоев медленно повернулся к Глебову, сверлящими глазами посмотрел ему в лицо и, бледный от сдерживаемой ярости, вдруг порывисто поднялся со стула.
— Ничего я вам объяснять не буду — понятно? — угрожающе выкрикнул он. — И показаний давать больше не буду! Пишите, что хотите! На моей одежде крови быть не могло, а где вы взяли эту рубаху и чья она — вам лучше знать.
И, резко повернувшись, он кивнул сидевшему у дверей конвоиру:
— Давай, веди меня в камеру!
Не вставая из-за стола и стараясь говорить внушительно и спокойно, Глебов произнес:
— Сядьте, Путоев. Вас никуда не поведут, пока я не закончу допроса. А если вы не желаете давать показаний — это тоже надо оформить протоколом. И вам придется подождать, пока мы пригласим понятых.
— Приглашайте, кого угодно! — зло выдохнул Путоев и, отойдя от преградившего ему дорогу конвоира, сел на стул боком к Глебову, заложил ногу за ногу и стал разглядывать голенища своих сапог.
— Вы поймите, Путоев, — снова заговорил Глебов, втайне надеясь, что ему удастся продолжить допрос. — Поймите, что если вы не виновны, вам тем более необходимо дать показания. Вы ведь понимаете, какие против вас серьезные улики? Надо же их как-то опровергнуть…
— Я сказал, что никаких показаний больше давать не буду! — решительно заявил Путоев. — И кончайте эту волынку.
Глебов понял, что говорить с Путоевым, по крайней мере сейчас, когда он так возбужден и озлоблен, бесполезно.
Путоева увели. Вошел Лавров.
— Ну, как? — спросил он.
Глебов подал ему пять мелко исписанных листков протокола допроса.
— Допросил, — сказал он. — Но протокола Путоев не подписал. Заартачился неизвестно отчего, когда допрос по существу был уже закончен.
Лавров покачал головой и стал внимательно читать протокол. Потом вызвал по телефону дежурного и попросил привести Путоева.
Минут через пять дежурный доложил, что Путоев отказался выходить из камеры.
— Ладно, пусть остынет немного, — сказал Лавров и, оставшись вдвоем с Глебовым, спросил:
— Когда истекает срок его задержания?
— Через тридцать шесть часов.