Все молчат.
— А чего ты у нас в лесу-то делаешь? — снова спрашивает Устинья.
— Вот езжу по рекам, исследую жизнь…
— Не под раз попал, — говорит Устинья, обводя вокруг себя рукой. — Задохнешься. Скотина, и та мучится. А убытков сколько!
Просыпается Манос. Женщины видят, как он встает, высокий, лохматый, брови строго сдвинуты и расходятся.
«Так-так, — думает Онисим, посматривая на шалаш, — нечего вам около него вертеться».
Утро не приносило свежести. Земля, казалось, сама источала дым и духоту. Травы под ногой шелестели, как мертвые.
С болота прибежал один из сторожей и сообщил, что огонь в южной части болота пробрался через окоп. С минуту на минуту можно было ожидать, что загорится лес.
Манос отдал распоряжение немедленно собираться. Он даже Гришке велел идти на пожар.
Вечером Манос появился у шалаша Шмотякова, еле держась на ногах от усталости.
— Ну и работка была сегодня, — сказал он. — Кое-кому сделал двадцать шесть замечаний!
Шмотяков сочувственно кивнул головой:
— Ты даже похудел за день!
Манос поправил на костре дрова, снял с сучка березы кожаную тужурку Шмотякова и стал ее рассматривать.
Шмотяков с неудовольствием наблюдал за ним.
— Вы что, сочиняете фразы? — спросил Манос, увидав у него на коленях раскрытую тетрадь.
— Да тут свои дела…
Манос бросил тужурку на землю и сел на нее.
Шмотяков вытянулся на месте, но ничего не сказал.
— Положение, Андрей Петрович, трогательное. Огонь может подобраться к Нюбе. Это наши лучшие массивы. Сплошной экспорт!
— Да, это действительно страшно.
Шмотяков взволнованно поднялся и заходил взад-вперед у костра.
На полянке слышался сдержанный говор женщин. Ни криков, ни смеха. Надвигающееся бедствие придавило всех.
Вот, кажется, пожар ликвидирован совсем. Кое-где еще клубится пар. Люди терпеливо ждут. Вдруг в одном месте начинает струиться синеватый дымок, в другом. Шире и шире. Потом разом земля с травой, с кустами, с ягодами проваливается и, потемнев, исчезает. Все застилает искрами. Страшная жара. Трава высыхает, оставаясь зеленой, и вспыхивает. По земле катится огненный вал. Гаснет и все кажется спокойным; горит внутри… На помощь старосельцам пришли еще две деревни: Корневое и Большие Кочегурки. Манос самочинно взял руководство и над ними. Все думали, что он выделен лесной организацией или сельсоветом, и подчинялись ему. Манос ходил, покрикивая, никого не пускал домой, завел табель и вечером, у костра, отмечал, кто как работает. Ночью он сам проверял посты: бодрствующих хвалил, дремавших грозил отдать под суд. Днем его голос слышался всюду. Впереди него всегда бежала лохматая кривоногая собака — Розка, его любимица и помощник. Завидев Розку, все начинали подтягиваться. Розка останавливалась поодаль, терла морду лапой и чихала от дыма.
Однажды Манос издали услышал тревожное урчание Розки. Между редкими низкорослыми сосенками неподвижно и молчаливо стоял народ. Вдали по берегу болота белели заросли подсыхающего пырея. Трава была в рост человека. Острый, длинный клин с этой травой заходил далеко в болото.
Манос посмотрел на людей, на траву, на лес и, сразу поняв, в чем дело, бросился бегом.
Слева из глубины болота катилась по траве огненная волна. Слышался сухой колючий треск и еле уловимый шум. Кусты на пути загорались мгновенно, становились похожими на пучки молний. Сейчас огонь подойдет к полосе сухого пырея и в одну секунду перескочит на берег, в лес.
Подбежав ближе, Манос понял, почему люди так растерялись.
Можно было скосить и быстро отгрести пырей на клину, но прямо перед людьми проходила линия горящего торфа. Бежать же в обход было бесполезно: не успеть.
Манос сам растерялся.
В это время в толпе произошло движение. Выделилась Мурышиха и схватила лежавшую в стороне косу.
— Провалишься! — закричал Манос, бросаясь к ней.
Мурышиха увернулась от него и прыгнула через дымящуюся полосу. Мелькнул ее белый платок.
Все ахнули.
Мурышиха упала, быстро оправилась и побежала.
За ней бросился какой-то парень с граблями. Потом побежали другие.
Манос, следивший за этим с напряжением, поднял руку и крикнул:
— Хватит!