— Знаешь что, дед, — сказал он тихо, — на Нименьгском заводе был пожар… Сторожа убили. Сейчас пришли бабы за ягодами, сказывают.
На болоте слышались голоса женщин.
— Кто-то поджег, — продолжал Макар Иванович. — Рабочие все на болоте, а в заводе в это время пожар. Удалось-таки затушить.
Онисим молчал.
— Вот еще вологодскому от Прони записку принесли, — вспомнил Макар Иванович.
Онисим торопливо взял записку.
«Задержусь еще на сутки, — писал Манос. — Сообщаю новость. Игнашонок оказался вражком, сегодня утром забрали».
— Меня зачем-то срочно требуют в деревню, — сказал Макар Иванович. — Чего-то знает Гришка. Говорит, скажу только председателю. Вот какие дела. А в Азленском сельсовете женщину схватили, так та леса поджигала…
Макар Иванович спешил. Он повернулся, чтобы идти, и, не глядя на старика, сказал:
— Бросили бы вы, дед, с Лавером это дело. И нам нехорошо. Не такое время.
Онисим ничего не ответил.
Макар Иванович безнадежно махнул рукой и ушел.
Онисим подождал, пока на тропе затихли его шаги, и пошел к избушке.
Шмотяков сидел перед костром с книгой, но не читал. Папироска дымилась в его руке. Он поднял голову и стал прислушиваться.
«Слух у него, как у хорошей собаки», — подумал Онисим и выглянул из кустов.
— Беда, Андрей Петрович, сгорел Нименьгский завод. Весь, дотла!
Шмотяков быстро повернулся к старику.
— Сгорел? Во-о-от что…
Онисим кликнул собаку, вертевшуюся у шалаша, и отошел со вздохом. Он, не торопясь, поставил в углу избушки ружье, сбросил из-под кушака белок, хлопнул дверью и снова тихонько пробрался в кусты около шалаша. Найда опять была здесь. Шмотяков играл с ней. Он держал что-то в руке и дразнил собаку. Найда прыгала, стираясь поймать его за руку. Они вертелись, Шмотяков беззвучно смеялся. Потом, видимо, утомившись, он оттолкнул собаку. Шмотяков посмотрел на нее брезгливо, поморщился и отряхнул руки. Потом он снял с таганка кипящий чайник и плеснул из него собаке на морду.
Найда завизжала пронзительно, жалобно и клубком откатилась от шалаша.
Шмотяков выглянул из кустов, увидал, что у избушки никого нет, и снова скрылся. Онисим подошел в двери и кашлянул. Тогда Шмотяков снова выглянул.
— Вот история, — сказал он. — Вертелась у меня под ногами твоя собака, запнулся и немного плеснул на нее из стакана.
— Так ей и надо, — ровно сказал Онисим. — Не суйся под ноги.
Было еще совсем рано. Онисим, прихватив ружье и топор, направился в верховья Шивды, к старой вырубке. У перехода через реку он остановился и долго слушал. Собака Лавера лаяла в рябинниках. Он еще не прошел на ночлег.
Колышек стоял, приставленный к перилам. Он густо зарос травой. Вокруг него, до самого верха, обвился дикий хмель и теперь на корню спутался и побурел.
Онисим долго стоял над ним. Начинало пахнуть сыростью. Шивда шумела мягче. Сейчас на тропе должен показаться Лавер…
Онисим протянул руку, схватил колышек и резко рванул его вместе с травой. Теперь все, кто ни пошел бы здесь, могли видеть этот колышек и черную вывороченную землю. Онисим рассматривал и колышек, и перила, и старую вырубку с широкими осинами, и ему казалось, что ничего не было: ни вражды, ни одиночества, ни обид. Не было и собаки Лыска: он приснился в удивительном сне…
Вернувшись от перехода, Онисим тихонько подобрался к шалашу. Шмотяков торопливо укладывал вещи.
— Домой, Андрей Петрович?
Шмотяков вздрогнул.
— Да, работа вся закончена.
— Не сейчас ли хотите?
— Да, сегодня доберусь до вашей деревни.
Онисим укоризненно покачал головой.
— Не советую вам ходить. Утречком свежо, быстро добежите. А сегодня мы с вами на прощание последний вечер посидим. Я вам еще многого не рассказал. Как же столько времени жили вместе и не посидеть последний вечер!
Шмотяков улыбнулся.
— Ну хорошо. Я останусь.
— Вот-вот…
Ночи стали длиннее. Дров требовалось больше и больше. Они вместе срубили на берегу озера сухую елку, очистили ее от сучья и принялись разрубать в два топора. Потом Онисим сказал, что надо бы сходить унести клубок березовых лык.
— Утром надрал, оставил по край дороги. Вот сейчас надо лапти плести, а лык нету.
— Иди, — сказал Шмотяков, — я порублю один.
Онисим направился по Сосновской дороге. Отойдя немного, он свернул в лес и пробрался к реке. Он пошел берегом Шивды, то и дело останавливаясь и прислушиваясь. Шмотяков долбил, как дятел. Онисим улыбался и шагал дальше. Когда он подходил к старой вырубке, уже смеркалось. Лавинки перехода над рекой казались черными линиями. Онисим подошел к перилам. Колышек стоял, приставленный на своем обычном месте.