Взволнованный Онисим несколько минут сидел на берегу Шивды. Потом поднялся, прислушался к гудению дерева под топором Шмотякова и пошел обратно.
Ночью Шмотяков сидел у Онисима в избушке. Шмотяков светил лучину, а Онисим плел лапти и рассказывал ему всякие истории из своей охотничьей жизни. Рассказывал и пытливо смотрел на Шмотякова.
— Давно мне хочется рассказать вам, Андрей Петрович, одну историю. Было это прошлый год, во второй половине сентября. Один колхозник пришел ко мне и говорит: «Иди, убей зайца в Малом поле. Я тебе покажу». Я бросил работу, схватил ружье и пошли. Дело было к вечеру. Дошли до гумен, колхозник мне указывает, где он видел зайца. Увидел и я его в борозде. Стал держать направление мимо. (Прямо на зайца у нас не ходят. Далеко не допустит, убежит…) Подошел я на убойный выстрел, поднял ружье, спустил. Заяц перевернулся и забил задними ногами. Оказался большой русак, самка. По брюху от самой шеи до задних ног было вымя. «Эх, думаю, зря убил. Подсосная с зайчатами…» А вышло еще хуже. Когда ошкурил, распорол брюхо, чтобы выбросить внутренности — в ней четыре зайчика, в шерсти! Мне стало жаль, что загубил без пользы четырех зайцев. Выросли, были бы мои! За сорок лет охоты ни разу не встречал я в такое позднее время не ощенившейся зайчихи. Чем объяснить такой поздний помет? По-моему, благоприятным летом?
Сощурившись, Онисим наблюдал за слушателем.
— Да, я тоже склонен так думать, — кивнул Шмотяков.
— А вот Макар Иванович с этим не согласен, — постукивая крышкой табакерки, сказал Онисим.
— Не согласен? Это почему же?
Старик усмехнулся.
— Он не прав! Ему верить не надо…
Онисим приготовился рассказывать всю ночь, однако Шмотяков стал чихать и кашлять от дыма лучины и сказал, что хочет спать.
— Иди отдохни, — сказал Онисим и потрогал в кармане записку Маноса.
Шмотяков ушел в шалаш.
Онисим погасил лучину, лег на нары, но не спал до утра, чутко прислушиваясь и всматриваясь в темноту ночи.
За ночь Шмотяков сжег у себя на костре все дрова. Он стал снова рубить их, чтобы приготовить себе завтрак, а Онисим пошел бродить по краю болота: «Не найду ли рыжиков».
Он пришел к старой вырубке и стал ждать. Светало. День вставал ясный и гулкий. В стороне, по ту сторону озера, курлыкали запоздалые журавли. Ночью прошел дождь. На деревьях и сейчас еще висели крупные капли. Воздух был неподвижен.
Лавер показался вдали на тропе, как всегда обвешанный сумками. Увидев Онисима, остановился, посмотрел на него исподлобья.
— Ты следил за ним? — с трудом выговорил Онисим.
— Видел. Через мои пути шлялся.
— Ну?
Ничего не ответив, Лавер направился к Онисиму, и оба зашагали по тропе. Они шли так, как проходили до этого тысячу раз. Тропа была глубоко выбита, лежала корытом. Сухие головки багульника склонялись над ней и царапали ноги. Они шли и видели все эти милые, родные места, где прошла их юность, где были оставлены молодость, надежды, печали и радости, где, будучи зрелыми людьми, говорили они о своих удачах, заботах и нуждах. С тех пор, как они не были на тропе вместе, здесь как бы родилось что-то вновь. Онисим смотрел на знакомые стволы елей, на вершины и старался понять, что же тут произошло? Тот же разноцветный лист на земле, те же увядающие желтые травы, те же затески на деревьях и небо все то же, но что-то было во всем этом такое, чего Онисим никак не мог понять. Тогда он решил, что изменилось что-то в нем самом. А тропа, лес, небо остались такими же, как и прошлый год, как и сорок лет назад. Он вспомнил о своем смятении в первую ночь пожара на болоте, и ему показалось, что вот то, что он искал и никак не находил тогда, теперь найдено, оно сидит в нем самом… Старики шли по тропе и прислушивались к гудению дерева под топором.
— Стучит? — произнес Лавер.
— Стучи-и-ит…
Оба про себя усмехнулись.
Они подходят к шалашу. Шмотяков смотрит на них удивленно.
— О! Вы вместе?! Как же так?
— Мы помирились, — твердо произносит Онисим. — Раз надо, мало ли что сделаешь ради этого.
— Да, да, — бормочет Шмотяков и смотрит на боковую стену, где у него стояла двухстволка. Ее там нет. Она почему-то в руках Лавера.
Шмотяков делает недовольное лицо, сразу овладевает собой и улыбается.
— Хорошее ружье, — говорит Лавер. Сламывает двухстволку и смотрит заряд: в оба ствола вставлены патроны с пулями.
Замечает это и Онисим.
— Нет, — говорит он, — не на медведя. Он больше на козлов. Это по его части.