Аверьян дернул Маноса за рукав, и тот успокоился.
Вечером Илья задержал Аверьяна на краю деревни и кивнул на уходящего Маноса.
— Что тебе этот про меня все врет?
— Почему ты думаешь, что говорили о тебе?..
Илья поморщился.
— Я давно заметил, что ты ведешь с беспартийными вредные разговоры. — Губы Ильи задрожали. — Ты мой авторитет запачкал. Теперь меня в группе слушать перестали. Смотри — не с того конца начал карьеру!
Аверьян ответил тихо:
— Я тебя не понимаю.
— Когда-нибудь поймешь!
Илья блеснул на него глазами и ушел.
С этого дня Аверьян не знал покоя. Что за человек Илья?
Однажды Аверьян не выдержал, пошел к Вавиле и все ему рассказал.
Вавила подумал, посмотрел в сторону.
— Если так, — сказал Вавила, — то, конечно, Илья шкурник. Таких надо к черту выбрасывать из партии. Я его и раньше не особенно жаловал: самолюб, хвастун. Что же поделаешь, язык его спасает. Я раньше вот так же, вроде тебя, смотрю на Илью и думаю: «Человек как будто полезный, а сволочь!» Черт знает, что получается. Разберись!
Вавила горько улыбнулся.
— Ну вот сейчас что ты о нем скажешь? Плохо стоги метал — выправился. Хотел на своем участке землю скрыть? Он в этом не сознается, раз он прохвост, а Маносу кто поверит? Они друг друга не терпят. Понимаешь, — заключил Вавила, — это все беда как сложно. Ведь можно и так сказать, что человека выправить надо, а не отсекать, раз он не чужой!
Так, ничего не решив, они расстались.
Глава десятая
Секретарь райкома Василий Родионович Ребринский едет старым проселком.
Сквозь тонкую завесу пыли леса кажутся незнакомыми. Проплывают шумные поля с цветными кофтами жниц, со стрекотом жнеек. Сверкает на повороте река Модлонь. Навстречу — снова лес. Давно созрела черника. Тяжелеет малина. Иногда на секунду запахнет сухими груздями или рыжиками.
Василий Родионович вырос в этих местах, он издали узнает наклонившуюся к дороге кривую сосну, овраг, заросший черемухой, излучины и пороги на Модлони и каждый раз, выезжая сюда вот по этой Пабережской дороге, не может скрыть волнения. Удивительные места!
У Василия Родионовича есть ружье, но охотник он плохой. Он мирный любитель природы. Эту любовь унаследовал он от отца-лесничего и сам кончил Ленинградский лесотехнический институт. Временами он тоскует по работе в лесу.
Изредка машина кого-нибудь догоняет: риковского работника, колхозника, ходившего в райпо за покупками.
Василий Родионович приглашает садиться.
Человек осторожно открывает дверцу, просовывает впереди себя мелкокалиберку. Он небольшого роста, весь какой-то аккуратный, гибкий, с упругими движениями. Лицо у него энергичное, серые с огоньками глаза. Он чисто выбрит, темно-русые волосы свисают на высокий лоб. Это охотник Аверьян. Василий Родионович познакомился с ним на пленуме Зеленоборского сельсовета. Ему понравилось выступление Аверьяна — четкое, сдержанное, умное. Наклонившись к Макару Ивановичу, он спросил:
— Кто это?
— Наш счетовод.
— Занимайтесь с парнем, из него хороший работник выйдет.
— Только приняли в кандидаты.
— А! Хорошо. Очень хорошо.
Василий Родионович стал следить за этим кандидатом — одним из ста двадцати принятых в районе в этом году.
Он справляется о нем по телефону через уполномоченных.
Василий Родионович повертывается к Аверьяну.
— Ну как дела-то?
— Ничего. Вот ходил навещать дочь. Учится в средней школе.
— Ну а как сам-то, учишься?
— Да, почитываю. Больно трудна четвертая глава…
— А ты бы вместе с секретарем?
Аверьян не хочет говорить о том, что сам Макар Иванович с трудом разбирается в этом.
— Много еще других вопросов, — переводит он разговор.
Василий Родионович наклоняется к нему.
— Для вас, товарищ Ребринский, всегда все ясно?
— В чем?
— В людях.
Василий Родионович думает.
— Все просто только для того, кто привык делать, не рассуждая, — говорит он. — Но мне-то, может быть, несколько легче, чем тебе, я много работал над книгами, учился.
— Если в партии окажется прохвост, что с ним делать? — неожиданно спрашивает Аверьян.
Василий Родионович смотрит на него с удивлением.
— Конечно, гнать в три шеи. Разве для тебя это не ясно?
— Ясно. Я так и думал, — отвечает Аверьян и смотрит рассеянно.