— Мы отвлеклись от дела, — говорит Макар Иванович. — Разбирается поведение Аверьяна, а не товарища Азыкина.
Он строго смотрит на Илью и стучит по столу карандашом.
— Сядь!
Илья удивленно раскрывает глаза, повертывается к нему и, как бы не поняв, к кому это относится, продолжает рассматривать Азыкина. Потом он снова выступает.
— Может быть, товарищи, кое-кто считает, что некоторые вопросы нужно сейчас обойти. Нет, мы, большевики, не привыкли увиливать от прямых вопросов. Мы не боимся говорить прямо. Разбил Аверьян у Вавилы семью? (Вавила, сидящий в углу у печки, морщится.) Да, разбил. Все запачкал, испортил, осквернил. А мы его весной принимали в кандидаты, хотели сделать из него коммуниста! У меня, товарищи, иногда были даже такие мысли. Не затем ли Чуприков хотел и в партию вступить, чтобы не казаться ниже Вавилы? Вот, мол, смотри, Настасья, — я тоже могу быть партийцем, глядишь — через год куда-нибудь продвинут!..
Аверьян вскакивает с поднятыми кулаками. Азыкин едва успевает схватить его за плечи.
Илья стоит, щурится и выжидает.
— Что такое? — с укором произносит Макар Иванович.
Вавила мрачно говорит:
— Прекратите это все.
Все умолкают. Илья быстро листает тетрадь.
— У вас ничего не подготовлено, — говорит Вавила. — Все неясно. Надо разбираться снова.
— Правильно, — соглашается Азыкин.
Всем становится легче, начинаются разговоры вполголоса. Илья, не прося слова, подходит к столу и раскрывает тетрадь.
— Садись! — уже кричит на него Макар Иванович и обращается к собравшимся: — Значит, дело надо довыяснить.
Аверьян выходит с собрания вместе с Азыкиным. Он бледен. У него все еще дрожат руки.
— Раз ты прав, значит, бояться нечего, — говорит Азыкин. — А с Настасьей? Ты действительно за это не отвечаешь. Кроме того, ведь баба-то выправилась! Вон как она поднялась. И общественница.
Аверьян уходит. Азыкин стоит и смотрит ему вслед.
— Увернулся! — слышится голос Ильи.
Илья идет другим краем дороги.
Азыкин не отвечает.
— Ну, мы его еще просветим, — говорит Илья, останавливаясь рядом с Азыкиным. — А вы, товарищи, напрасно либеральничаете. Смотрите, как бы не пришлось отвечать самим.
— Было бы за что! — недружелюбно отвечает Азыкин.
Илья долго смотрит на него в упор, потом тихо спрашивает:
— Как у тебя закончилось дело с кооперацией в Нижних Слободах?
— Какое?
— Да ведь тебя таскали.
— Как тебе не стыдно! Ведь сам знаешь, что кроме нераспорядительности мне ничего не приписали!
— Ну, ты извини, кое-кто на этот счет другого мнения.
От возмущения Азыкин долго не может ничего сказать.
— Так вот, — как бы не замечая этого, говорит Илья. — Мне уже трое заявили, что ты обвешивал.
— Этого не может быть!
— А мы живых людей позовем…
Азыкин никогда этого не делал, но он начинает задумываться: разве не мог ошибиться?
Глава шестнадцатая
На другой день Илья, как всегда уверенный, идет в сельсовет, по пути заглядывает в маслодельный завод, беседует с молодым мастером коммунистом Филей Кротовым.
После его ухода Филя долго сидит озабоченный и притихший.
На реке Илья видит моющую платье Устинью и спускается к ней.
Устинья настороженно повертывает к нему голову, но не разгибается.
— Ну, как жизнь, Емельяновна?
— Ничего, живу.
Тон Устиньи не нравится Илье. Он строго спрашивает:
— Помнится, ты прошлый год с первого дня была на пожаре.
Устинья смотрит на него, открыв рот.
— С каким человеком Аверьян подходил к работающим? Еще посидели они тут с вами. У стариков в избушках были…
Устинья выпрямляется, бросает платье.
— Ничего не помню.
Потом она поспешно, со страхом добавляет:
— Ничего не знаю. Уйди от меня, ради бога. Иди в лес к старикам, те все знают.
Устинья принимается старательно полоскать белье.
Илья злобно следит за ней. Так с ним еще не разговаривала ни одна баба. Он осторожно осматривает по сторонам: никого поблизости нет.
— Письма-то у тебя живы? — спрашивает он.
Белье падает из рук Устиньи.
— Какие?
— Да ты не притворяйся, будто ничего не понимаешь, — продолжает Илья. — Помнишь, прошлый год Шмотяков присылал тебе из лесу письма?
— Какие это письма? — кричит Устинья. — Там всего три слова: «Купи и принеси хлеба». «Принеси сахару». Вот и все.
Илья грозит пальцем.
— Ну, знаешь, ты это рассказывай вон Катьке (по мосту идет внучка Онисима — Катька), а меня не объедешь.