Аверьян просыпается и видит на полу, на стене, по лавкам яркий солнечный свет.
В избе пусто. Пахнет горячим хлебом.
Аверьян умывается, выходит в сарай и выглядывает из ворот. Наступает новый день, день отлета птиц, строгий, немного печальный и величественный. Еще не весь осыпался лист, кусты за полем похожи на громадные костры. Облетела только рябина.
Павла Евшина смотрит из окна. Круглое лицо ее оживлено любопытством.
Аверьян уходит в сарай, начинает перекладывать сено, передвигает старые сани. Снова идет к воротам. Павла все еще смотрит. Тогда он решительно шагает по въезду. Павла прячется. Он идет задворками в другой конец деревни. Здесь садится на камень к чьей-то бане и начинает соображать, куда сейчас идти, что делать? Потом он догадывается, что могут увидеть, как он сидит тут, и, сам не зная зачем, встает и идет по полю.
У гумна Манос с двумя помощниками исправляют привод льномялки. Рядом стоят выпряженные кони. В воротах любопытные лица баб. Сзади них слышится голос Павлы (она уже здесь!):
— Ой, матушки, таких ли вышибают.
Ему кажется, что Павла говорит только для него. Никто ей не отвечает.
— Будет вам трещать, сороки! — кричит Манос.
Потом кивает подростку на коней: «Крути!» — и подходит к Аверьяну. Стоят, закуривают. Манос бледен. Ноздри у него взволнованно раздуваются.
— Всю ночь не спал. В голову мысли лезли, — начинает он. — Мне не утерпеть, чтобы не думать. У меня Авдотья как легла, так и храпит. Иногда разбудишь: «Ты все спишь! Об чем-нибудь подумай!..» — только ругается…
Аверьян чувствует, что говорит Манос совсем не то, о чем думает.
Стоят молча. Манос смотрит в сторону. В глазах у него тоска.
— Племянник Михайла женился, — снова начинает Манос. — Женился и влип: свиристелка.
Аверьян не отвечает. Тогда Манос начинает осматриваться по сторонам. Выпрямляется, делает строгое лицо и тихонько говорит:
— Понимаешь, я не могу говорить на тему политического характера. Наши с тобой взаимоотношения теряются.
Он достает очки, хочет их приладить на нос, потом как попало сует в карман и отходит за угол овина. Аверьян, уходя, заглядывает за угол и видит, что Манос плачет.
Пропала на избе крыша. Дорожки тесин заросли зеленым мохом, серыми лишаями, концы совсем сгнили, как обуглились, не достают до застрехов.
Аверьян приставляет лестницу и лезет на крышу. Марина стоит внизу. Они мирно беседуют, как будто вообще ничего не случилось.
— Придется все снимать. Ты не видала дорожильника?
— Знаю. В задней избе.
Они снимают с одной стороны весь тес, кладут на землю в стопку, и Марина идет за инструментом.
Солнце давно взошло. Ясно. В броду, на Аньге, сияет песчаная коса. Земля совсем голая. Прошли первые заморозки. Потемнела и сникла у изгородей крапива. Громадные листья девясила повисли тряпками. Вечерами стало холодно. Давно отлетели журавли.
Иван Корытов едет из леса с дровами.
— К зиме и пчелки забираются в тепло! — с улыбкой говорит он Аверьяну.
— Да, да, пора все проверить! — с напускной бодростью отвечает Аверьян.
Он берет у Марины дорожильник. Оба садятся на стопку теса и начинают прочищать дорожки. Рыхлая грязная стружка разлетается в труху.
Руки у Марины маленькие, загорелые, пальцы истыканы жнитвиной. Она дергается вслед за инструментом, вытягивает даже шею, как плывет. Чувствуя усталь, она невольно разжимает руки — дорожильник проскакивает вхолостую. Она виновато смотрит на Аверьяна. Нет, Аверьян не сердится. Он теперь день ото дня добрее, но это только больше пугает ее. Марина видит, что для нее у него ничего нет, только эта обижающая доброта. Она думает о том, сколько ей придется жить одной, без него, и тихонько плачет.
— Чего ты? — участливо, со страхом спрашивает Аверьян.
— Так что-то придумалось.
Он выпускает ручки дорожильника. Долго сидит, задумавшись. Потом, не глядя на нее, тихо произносит:
— Правда. Ничего у нас не выходит…
Марина отвечает сквозь слезы:
— Сейчас сама так думаю. Тогда я этого не понимала.
И смотря на него без злобы, похудевшая, с большими тоскующими глазами, добавляет:
— Только не уходи так, скажись…
Аверьян молчит. «Да, надо ей сказать», — думает он.
Глава девятнадцатая
Макар Иванович пришел в сельсовет и увидал Аверьяна, как всегда, на месте. Он считал, писал, разговаривал с посетителями, с иными даже пробовал шутить.