— Пожалею, да еще как пожалею!
Под крыльцом, куда он увел ее, было темно, большая куча хвои слабо потрескивала, шебаршила колючими иглами по одежде. И показалось Анюте, что Семен смеется каким-то чужим безжалостным смехом. Круто запахнув полушубок, по-молодецки повернулся он на месте и, не сказав ей ни слова, даже не посмотрев на нее, пошел прочь. Она растерянно проводила его глазами и беспомощно улыбнулась, не в силах даже заплакать.
12
Налетела, закружилась зима — по ночам выла у окошек, стучала оторвавшимися подпушками; прятала под сугробами снега забытую дугу, топор, лесные колодки… Как-то Анюта забыла на ночь прикрыть у прихлевка ворота и утром еле пробралась в хлев с пойлом. Федька ходил откидывать снег, бранился, но не зло — вечера у Игната поглотили его тоску.
Каждый день, еле успев прийти из лесу, наскоро поужинав, бежал Федька в читальню. Много книг прочитали мужики за это время, о многом переговорили, поспорили, и уже выходило так, что весной необходимо переходить на многополье. Перед зимним Николой уговорились собрать всю деревенскую бедноту и решить этот вопрос окончательно.
Собраться хотели тайком, но трудно в деревне сделать что-нибудь так, чтобы не знали соседи. О собрании прослышала компания Куленка, и Носарю поручили пробраться на сход, послушать, о чем будут говорить мужики.
Носарь сумел сделать это незаметно. Когда Игнатова изба наполнилась людьми — он шмыгнул между стеной и печкой и притаился там, ловя каждое слово.
— Анютка, — послышался вдруг с печи детский голос.
Носарь вздрогнул.
— Ну? — ответил другой голосок, такой же по-ребячьи тонкий.
— Ты, Анюта, не знаешь, зачем к нам мужики пришли, а я знаю…
Девочка не отвечала.
— Никола говорит, будем кулаков мылить.
— Перестань, мне спать хотца.
— Вот много мыла надо. Я мамке сказал, чтобы она серое мыло убрала, а то нечем будет мне и портки выстирать.
— Пускай водой моют, мы своего не дадим, — лениво сказала Анютка и замолчала.
— Так что, товарищи-граждане, — раздались слова Жиженка, — всем обществом встанем, всем огулом. На них смотреть нечего.
В это время Носарю захотелось кашлянуть. Он пыжился, зажимал рот рукой, но не выдержал и захрипел:
— Х-х-х-х…
— Анютка, — послышалось с печи, — слушай-ка, за печкой блазнушко…
— Ой, я боюсь… Я тяте скажу.
Носарь похолодел. Ребята молча прислушивались. Было слышно, как мальчишка завозился, должно быть убирая ноги. Вдруг, набравшись храбрости, он застучал поленом и подполз к краю печи.
— Пускай хоть и блазнушко, а я не боюсь. Кто там? Кто там, сказывайся?
— Стукни, — робко посоветовала Анютка.
— И стукну… На!
Полено полетело вниз. Раздался какой-то чавкнувший звук и стон.
В глазах у Носаря запрыгали разноцветные огоньки, и он на мгновение потерял сознание. Очнувшись, он схватился за голову, и полено, задержавшееся было на коленях у него, загремело о пол.
— Кидается, — испуганно прошептал Колька.
— Может, он не в нас?
— Тятька! — вместо ответа крикнул Колька. — Иди вытащи его.
— Да кого вытащить-то, господи? — сердито отозвался Игнат. — Вот надавало сокровищ, минуты не посидят.
— Ей-богу, тятька, он за печкой…
— Да кто он-то?
— А я разве знаю.
Игнат прошел за печку.
— Ребята! — крикнул он оттуда. — Несите-ка огня, здесь и верно кто-то есть.
Подошли несколько человек. Зажженной лучиной осветили проход за печкой. Носарь сидел на полу, уткнувшись головой в колени, наглухо укрывшись шапкой.
— Вот видишь, я знала, что его вытащат, — говорила брату Анютка, смотря, как выволакивают на свободное место Носаря.
— Ты чего тут делал? — спросил Игнат.
— Спал…
— Ишь ты, — сказал Никола. — Каково спать-то было? Блохи не кусали? Там ведь их чертова пропасть.
— Нет…
— Вот как! Ты, видно, невкусен… А не приснилось ли чего? — донимал жертву Никола под общий хохот.
— Приснилось…
— Поди, не выспался? Не хошь ли еще поспать?
— Да отвяжись ты от него, — со смехом сказал Игнат, — пускай идет, досыпает.
Согнувшись в три погибели, Носарь шмыгнул в дверь.
Когда собрание окончилось и мужики, подписавшись к приговору о переходе на шестиполье, стали расходиться, Федька заторопился домой. Ему хотелось поговорить с Анютой, порадовать ее успехами, услышать, как и раньше, похвалу себе. Хотелось все забыть, простить Анюту, и опять мелькала надежда на то, что ничего не было, что он напрасно подозревает жену.