— Вася, Васенька, — пристыженно бормотал Федька, — я пошутил, ты не сердись, дружок. Видишь, сегодня твой тятька совсем нездоров… совсем.
Гибкие вершинки берез были красны, от них пахло сладковатым запахом бересты. У одного маленького деревца была в кольцо завязана верхушка — видно, кто-нибудь растил себе дубинку, и березка уже начинала так обрастать, маленькая и смешная, с кренделем на макушке. Федька срезал деревцо, очистил от сучья и молча подал сыну.
— Это чего? — спросил Васька, сразу переставши плакать.
— Это дубинка тебе… Видишь, кто-то завязал так, она и обросла.
— А она не разогнется?
— Нет, так и будет.
Обсохли слезы на глазах у Васьки. Проворно поднял он шапку, опять стал весел…
На обратном пути он быстро притомился. Придерживая одной рукой шапку, вприпрыжку еле поспевал он за тяжело нагруженным отцом.
— Ну, тятька, ты и ходишь скоро…
— У меня ноги длинные.
— Я тоже быстро бегаю, как лошадь. Я бы тебе показал, кабы не снег… да вот еще шапка мешает. Кто эдакую шапку купил, тятя?
— Это еще твой дедушка.
— Дедушка? А он был не плешивый?
— Нет.
— А вот ты плешивый. Говорят, плешивый Жиженок Это, тятька, тебе не брань?
— Нет.
Вечером Федька сидел у маленькой печки. В печке шумело и клокотало сердитое пламя, проворные угольки прыгали на пол, звеня как металлические. Анюта молча подбирала их, бросала в огонь.
Васька учил урок, вслух, звонким голосом читал о больших городах, о фабриках, заводах. Отрываясь от книги, задумчиво смотрел в одну точку, спрашивал:
— Тятя, а как каменные дома делают? У нас много каменья, вот бы у нас такой дом построить… Давай на весну устроим.
— Устроим, — не глядя на сына, ответил Федька, — ложился бы спать.
— Спать? А уроки как же?
— Тебе завтра рано вставать надо. Мы опять за вершинками пойдем.
— Ладно, — обрадованно сказал Васька. — Да я уже все и выучил.
Он забрался на полати и затих.
Печка прогорела. Пухлые угли оделись тонким кружевом пепла. Анюта молча села к столу за прялку. Федька достал папку с бумагами и газетами, попробовал читать, взялся за справочник крестьянина, — но вместо букв вырастала перед глазами нахальная Гирина рожа, слышался его смех.
Искоса он посматривал на Анюту, и жена казалась ему трусливой, тупой и ненасытной. Было обидно, что раньше не замечал он этого блудливого взгляда, этих круглых покорных плеч и рыхлых, безвольно открытых губ. Казалось, приди вот сейчас сильный мужчина, грубо крикни на нее, грубо охвати за плечи — и угодливо повалится к нему Анюта тут же, при муже…
Тишина давила обоих. Необходимо было что-то говорить, но было страшно начать, потому что за этим началом был конец всему.
— Так, — вполголоса сказал наконец Федька.
Анюта вздрогнула, но не подняла головы.
— Так… Когда думаешь к матери?
Анюта вскинула голову. В глазах ее застыл ужас.
— Сам знаешь… у меня нет матери, — пролепетала она чуть слышно.
— Ну, к отцу на родину. Не все ли равно.
Федька говорил и чувствовал, что стали они совсем чужими — будто никогда и не жили вместе.
— Советские законы знаешь? Слыхала?
Анюта всхлипнула.
— Возьму я себе какую-нибудь старушку. Ты тоже найдешь… тужить обоим не о чем. За сына своего алименты с отца получишь…
— Ой! — вскрикнула Анюта. — Ты и это знаешь?..
И завыла горько, безутешно, склонив на стол голову: «Будь проклят, будь проклят…»
— Может быть, еще замуж выйдешь, — безжалостно продолжал Федька, — еще кому подвалишь… А мне больше спасибо. Удружила, хватит.
И громко крикнул:
— Ну, к делу ближе! Собирай манатки, завтра на лошади отвезу! И выродка своего забирай, — добавил он тише, и около носа у него пролегли и дрогнули глубокие морщинки.
— Феденька!
— Десять раз повторять не буду. Не люб один муж — ищи другого, свет не клином сошелся… Вот только тестя мне жаль. Дружно мы с ним жили.
Анюта, захлебываясь в рыданиях, сжалась, как побитая собака. Грязная, огрубевшая от тяжелой работы рука ее беспомощно держалась за прялку, и казалось, даже в этих пальцах, неуклюжих и жестких, было дикое последнее отчаяние. На одном пальце тускло поблескивало дешевенькое медное кольцо. Года три назад Федька выколотил его из толстой проволоки, подарил Анюте — она говорила, что с таким колечком хорошо поить телят… Очень редко она его снимала, и колечко стало уже тонко и узко.
— Помогает? — спросил как-то Федька.
— Как еще и помогает-то, — весело ответила баба. — Телята стали что кули.