Эта лихость была напускной. И родил ее в великих душевных муках капитан Исаев исключительно для того, чтобы хоть самую малость взбодрить себя, если не прогнать вовсе, то просто уменьшить усталость души и тела. Она, эта общая усталость, к тому моменту войны была уже столь огромна, что казалось: только допустите, товарищи командиры, самую малюсенькую слабину — вот прямо сейчас, стоя, уснет любой солдат.
После полуночи вышли не просто к железной дороге, прямехонько к какой-то станции вывел их едкий запах недавнего пожарища. Казалось безлюдным, даже мертвым было это скорбное пепелище. Однако, едва мелькнули первые минуты пребывания батальона здесь, появились люди. Сначала это были одиночные тени. Но скоро капитан Исаев оказался в центре толпы. Женщины и дети всех возрастов окружали его. Человек двести, если не больше. Воспитанники и воспитательницы детского дома, семьи командного состава и учительницы истории и литературы, справедливо посчитавшие, что от фашистов им нужно убежать обязательно. Лица настороженные, в глазах — мольба о помощи.
Все женщины, сейчас окружавшие капитана Исаева, молили только о помощи. А чем он мог помочь? Нет у него ни единой автомашины. Даже разнесчастной повозки он не имеет!
Он, хмурясь и будто ругаясь, приказал старшему лейтенанту Загоскину со своей ротой занять оборону у западных входных стрелок.
Казалось, давно ли пришли сюда, а уже поступают первые донесения: в станционном поселке было девять домиков, а теперь ни единого; здесь три железнодорожные колеи и тупик; на путях и в тупике четыреста восемьдесят шесть вагонов с различными грузами и порожних, это не считая того, что осталось от сгоревшего госпитального эшелона; на теплушках того госпитального эшелона — и сейчас кое-где отчетливо видно! — красные кресты во всю дверь намалеваны, однако гитлеровцев это не остановило; есть на станционных путях и паровоз, еще вполне теплый; как говорят люди, поездная бригада убежала в лес еще при первой сегодняшней бомбежке, и с тех пор нет ее; солдат Карпов велел передать: мол, он попросил одного морячка расшуровать топку паровоза; дескать, тот теперешний морячок до службы на военном флоте одну навигацию кочегарил на речном пароходе.
Иными словами, сразу дела, заботы. С полной ответственностью за каждое свое решение! Говорите, на путях более четырехсот железнодорожных вагонов с грузами и порожних? Немедленно осмотреть все! С грузом и вообще нормальные — подать на первый путь, где паровоз пусть и подымает пары. А все прочие, которых уводить отсюда — себе дороже, доставить на входные стрелки, в район обороны роты старшего лейтенанта Загоскина. Доставить и обязательно опрокинуть там, завалить набок! Чем доставить? Вместо паровоза сами в вагоны впрягитесь и, как поется в той песне, «по шпалам, по шпалам…» А насчет паровоза солдат Карпов толково сообразил. Пусть пары поднимают, как говорится, до марки… А всему батальону, кому конкретного дела не поручено, во что бы то ни стало найти машиниста или просто любого человека, который за него сработать сможет. Чтобы в пять ноль-ноль паровоз увел с этой станции все вагоны, которые будут признаны годными! Ясно? Вопросов нет?.. Разойдись!.. Перминов, давай сюда ко мне свой взвод… Да побыстрее.
— Может, ему просто передать что-то?
— Что уже сказал тебе, то и передай… Сам говорить с твоими людьми хочу.
Этот взвод — первый взвод первой роты, — можно сказать, старая гвардия батальона: в нем служат все, кто с капитаном Исаевым отступает от самой границы. Он, этот взвод, за считанные минуты двумя короткими шеренгами возник перед комбатом и замер, готовый выполнить любой приказ.
— Тут, ребята, такое дело, — не вполне уверенно начал капитан Исаев и замолчал, шаря глазами по знакомым и столь дорогим лицам солдат. Он намеревался даже очень серьезно поведать, что настоящий солдат обязан уметь рыть, к сожалению, не только окопы, землянки и прочее, для сбережения его же жизни крайне потребное на войне, что на него самой войной возложена хотя и скорбная, но величайшая честь — предавать земле тела товарищей, павших в бою. Вместо всего этого — торжественного, даже несколько напыщенного — оказался только и способен выжать из себя: — Небось, сами уже видели; поди, уже сами догадываетесь, по какой причине позвал вас…
Они, солдаты первого взвода первой роты, разумеется, уже не раз успели глянуть на трупы детей, женщин и недавних раненых. Чуть ли не по длине всего низенького перрона, на изготовление которого пошли шлак и земля, лежали тела убитых. Много убитых. Потому сержант Перминов и предложил: