Лабрюйер с интересом наблюдал эту сцену, впитывая каждое слово мэтра, который в данный момент изрекал следующее:
— Умный человек нередко попадал бы в затруднительное положение, не будь он окружен дураками.
— Это намек? — спросила вошедшая Анжелика.
— О нет, сударыня! Во-первых, мои намеки никогда не бывают столь прозрачны…
— А во-вторых?
— Я отнюдь не считаю себя умным.
— Самоуничижение — то же лицемерие, — заметила Ортанс.
— Лицемерие, сударыня, это не более чем дань уважения, которую порок платит добродетели.
— Вы действительно верите в добродетель? — спросила Катрин.
— Почему бы и нет? Ведь наши добродетели — не более чем переодетые пороки.
— Неужели все? — недоверчиво спросила Мадлен. — Даже такая бесспорная добродетель, как верность своему долгу?
— Мы храним верность долгу нередко из лени и трусости, а все лавры за это достаются нашим добродетелям.
— Выходит, человека вообще не стоит уважать за что бы то ни было? — спросила Анжелика.
— Смотря чьего именно уважения мы добиваемся. Например, порядочные люди могут уважать нас за наши достоинства, а вот толпа — только за благосклонность судьбы, за что-либо явно незаслуженное, потому что уважать можно только за то, чем обладаешь сам.
— В таком случае вам, ваша светлость, едва ли стоит рассчитывать на уважение короля, — не без ехидства констатировала Луиза.
— Как я могу сожалеть о том, в чем не испытываю нужды? Кроме того, если великие мира сего не в состоянии дать человеку ни телесного здоровья, ни душевного покоя, то все их благодеяния он в таком случае оплачивает по слишком дорогой цене.
— Зачастую даже не догадываясь об этом, — добавила Ортанс.
— Не задумываясь, — поправил философ. — Это ведь вовсе не одно и то же. Впрочем, те, которые задумываются, но при этом не догадываются, едва ли достойны сочувствия.
— Но разве не покоряют такие аргументы, как могущество, блеск, величие? — спросила Катрин.
— Величие? — переспросил Ларошфуко. — Зачастую его успешно подменяет величавость. А величавость — это всего лишь непостижимая уловка тела, придуманная для того, чтобы скрыть недостатки ума.
Дамы наградили эти слова аплодисментами.
— А почему вы не принимаете участия в беседе, мсье де Лабрюйер? — спросила Мадлен.
— Чем меньше человек говорит, — ответил юноша, — тем больше он выигрывает: люди начинают думать, что он не так уж глуп.
— Браво, мсье Жан, — одобрительно кивнул головой Ларошфуко. — Однако должен заметить, что более всего оживляет беседы не ум, а взаимное доверие, в лучах которого я просто купаюсь благодаря этим обворожительным дамам!
— А мы купаемся в сиянии вашего ума, — ответила на комплимент Анжелика.
— О мадам, ум всегда в дураках у сердца несмотря на все ухищрения выдать себя за него.
— А страсти, они рождаются в уме или в сердце? — спросила Катрин.
— Если это действительно ум, то нет, конечно же, в сердце. Но сердце зачастую бывает властелином ума, и поэтому так опасно доверяться этим темным страстям, которые с легкостью попирают самый светлый разум!
— Выходит, что все страсти — темные? — спросила Луиза.
— Увы, мадам.
— И даже любовь?
Философ в ответ лишь развел руками.
— О, это слишком!
— Мадам, — мягко проговорил Ларошфуко, — молодым женщинам, не желающим прослыть кокетками, и пожилым мужчинам, не желающим казаться смешными, следует говорить о любви так, будто они к ней не имеют ни малейшего отношения.
— Но вы отнюдь не выглядите пожилым, ваша светлость.
— Благодарю, мадам. А вы не выглядите кокеткой.
— Но все же, неужели вы всерьез считаете любовь темной страстью?
— Любовь сама по себе не может быть темной или светлой. Той или иной ее делают люди. А если же судить о любви по ее сугубо внешним проявлениям, то она больше похожа на вражду, чем на дружбу.
— Но вражда порождена ненавистью, а ведь ненависть — антипод любви, — заметила Ортанс.
— И тем не менее, чем сильнее мы любим женщину, тем более склонны ее ненавидеть.
— Если есть за что, — уточнила Ортанс.
— О, за этим не приходится далеко ходить! Возьмем, к примеру, хотя бы измены — самые распространенные причины ненависти…
— Не хотите ли вы этим сказать, ваша светлость, что абсолютно все женщины склонны к изменам? — горячась, спросила Луиза.
— Склонны, разумеется, все. Вот решаются на измены не все, однако очень многие. А верность, которую удается сохранить только лишь ценой огромных усилий, ничуть не лучше измены.