После этого король мог отведать вина, только лишь после этого, и никак не раньше.
Вспоминается ставший также хрестоматийным (что касается придворных правил) эпизод с королем, который сидел в одиночестве, отослав всех своих слуг, у пылающего камина, и когда огонь стал подбираться к нему слишком близко, он ничего не предпринял, так как, согласно строгим правилам этикета, не королевское это было дело — брать в руки кочергу или передвигать кресло…
В конце дня проходила торжественная церемония отхода ко сну «короля-солнце». Она почти в точности напоминала церемонию пробуждения, только производилась в обратном порядке: раздевание, смена дневной рубашки на ночную и т. д.
Разница, пожалуй, заключалась лишь в эпизоде умывания.
Двое высокопоставленных сановников на двух золотых блюдах подносили полотенце, один конец которого был влажным, а другой сухим. Король протирал влажным концом полотенца лицо и руки, после чего сухим концом промокал остатки влаги. Поднесение вечернего полотенца считалось очень высокой честью и было привилегией, за которую боролись многие и многие…
Разумеется, после окончания подобной церемонии король вовсе не обязан был спать сном праведника в своей кровати, расположенной по оси дворцового комплекса, и зачастую он пускался во все тяжкие сразу же после того как участники церемонии покидали опочивальню, но ритуал есть ритуал, и его ничто не должно было нарушать.
Недаром же Людовик учредил придворную должность главного церемониймейстера, который был обязан самым скрупулезным образом следить за неукоснительным исполнением всех правил и требований придворного этикета.
Эти правила не подлежали обсуждению. Их строгость прямо соответствовала рангу того или иного обитателя королевского дворца.
Например, королева Франции, овдовев, не должна была покидать своих покоев, задрапированных черной тканью, в течение года.
Требования к принцессам крови были в подобных случаях смягчены: одетые в траурные платья, они должны были провести шесть недель в постели.
Конечно же, это не исключало каких-либо постельных приключений, но, опять-таки, ритуал есть ритуал…
Людовик XIV строго придерживался правил этикета, многие из которых были установлены им самим, но его ни в коем случае нельзя назвать рабом этих правил.
Он, несмотря на всю свою блистательную величавость, тем не менее совершенно серьезно произносил такую фразу, как «Ремесло короля», произносил и действовал в полном соответствии со смыслом этой фразы. Он был пунктуален и трудолюбив, осмотрителен и прагматичен. В немалой мере успех его правления был обусловлен хорошо отлаженной системой продаж государственных должностей.
Людовик хорошо понимал, что общественной пирамиде, вершиной которой являются люди, занявшие это место не вследствие личных качеств и заслуг, а лишь по праву рождения, требуются талантливые и предприимчивые личности, происшедшие из других, менее паразитически настроенных слоев этой пирамиды.
Купив государственную должность, такой человек обретал перспективу возвыситься над своим происхождением, получить дворянское звание, которое открывало перед ним новые возможности, о которых он раньше не смел даже мечтать.
Однако Людовик XIV всегда четко разделял своих подданных по сословиям и никогда не смешивал такие понятия, как «происхождение» и «заслуги», потому так называемое «дворянство мантии», заработанное заслуженными буржуа, ни в коем случае не могло сравниться в его глазах с потомственным «дворянством шпаги».
Он всегда покровительствовал драматургу Жану Расину, с уважением относился к его таланту, да и просто любил этого обаятельного красавца и умницу, но ни на миг не забывал о том, что Расин — буржуа по происхождению, а следовательно, человек более низкого сорта, чем его придворные, которые, если исходить из оценки уровня интеллекта или таланта, не стоили и ногтя знаменитого драматурга.
Как-то, встретив на прогулке Расина в обществе разряженного и сверкающего драгоценностями маркиза де Кавуа, король снисходительно заметил: «Я часто вижу их вместе и, кажется, знаю, что их тянет друг к другу. Кавуа нравится думать, что он интеллектуал, а Расину — что он придворный».
Между прочим, Людовик высказал совершенно справедливое суждение относительно этой черты характера Жана Расина: тот действительно относился с каким-то болезненным пиететом к такому понятию, как знатность.
Этот пиетет стал причиной женитьбы Расина на некоей Катрин де Роман, девушке из очень знатной семьи, но при этом феноменально ограниченной и никак не интересующейся ни литературой вообще, ни успехами своего мужа на этом поприще. Круг ее интересов замыкался на религии и детях, в которых она усматривала единственно достойную цель жизни.