Ночью барон вошел в ее спальню и овладел спящей девушкой, после чего спокойно уснул.
Проснувшись, Жанна не поверила своим глазам, увидев рядом с собой обнаженного отца, но, обратив внимание на незнакомые раньше ощущения и пятна крови на простыне, она осознала страшную правду.
Разбуженный ее рыданиями барон нимало не смутился, выслушав горькие упреки дочери, которой он, по его постоянным уверениям, посвятил всю свою жизнь. После того, как он еще раз овладел ею, от отчаяния впавшей в прострацию, барон промолвил:
— Ты напрасно полагаешь, что произошло нечто из ряда вон выходящее. Редкая семья не знает подобного, просто об этом не принято говорить, только и всего… И перед будущим мужем ты чиста, как ангел, так что стоит ли сокрушаться? Смотри на жизнь веселее, и она ответит тебе тем же.
Вскоре состоялась свадьба, и Жанна, казалось, забыла о случившемся, погрузившись в новые для нее радости и заботы.
Но, как выяснилось, барон желал продолжения, и как-то, во время своего посещения дочери и зятя, улучил момент, чтобы назначить Жанне свидание в своем имении. Она ответила категорическим отказом, а он пригрозил сделать всеобщим достоянием историю их отношений.
— Послезавтра. В три пополудни. Ты успеешь вернуться к семейному ужину, а кроме того, будешь хорошо разогрета перед ночью любви с твоим голубоглазым супругом, — проговорил он тоном, не допускающим возражений.
Нужно отдать должное характеру Жанны: она не пала духом, не пришла в отчаяние, а рассказала мужу если не всю, то, по крайней мере, ту часть истории, которая касалась теперешних отцовских домогательств.
Шарль вначале отказывался верить, говорил, что все это ей почудилось, показалось, что такое попросту невозможно, но когда Жанна потребовала посвятить в это дело его отца и умудренный опытом шевалье S, сокрушенно покачав головой, признал вероятность такой ситуации, молодой муж взглянул на происходящее совсем иными глазами…
В назначенный день и час Жанна приехала в отчий дом. Барон встретил ее на пороге, поцеловал в лоб и повел по парадной лестнице на второй этаж, не подозревая, что по лестнице черного хода туда же поднялись и спрятались в нише Шарль и его отец.
— Куда вы меня ведете, отец? — громко спросила Жанна.
— В спальню, разумеется. Я же говорил, что намерен хорошо разогреть тебя перед супружеской ночью!
— Вы изверг. Вы…
— Довольно разговоров. У нас мало времени. Пойдем!
— Нет. Оставьте меня!
А когда он начал срывать с нее одежду, из ниши вышли двое мужчин. В руке Шарля блестела обнаженная шпага.
— Защищайтесь, сударь! — проговорил он.
Барон долгим взглядом окинул всех троих, чьи лица выражали непреклонную решимость воздать должное этому воплощенному злу, затем произнес:
— Подождите одну минуту, я возьму свою шпагу.
Он быстро прошел в кабинет. Слышно было, как звякнул ключ в замке и скрипнула дверца шкафа. А затем послышался звук падения тяжелого тела. Барон в последний раз воспользовался своим химическим арсеналом…
Рассказ Ортанс был награжден бурными аплодисментами и восхищенными возгласами людей, способных искренне порадоваться чужому успеху.
— После этой повести трудно будет вас чем-то удивить, — проговорил Пегилен де Лозен, — но я, не вступая в заранее обреченное на неудачу соперничество, изложу всего лишь несколько скупых фактов…
2
— В 180 году от Рождества Христова, — начал Пегилен де Лозен свой рассказ, — умер знаменитый философ, самый мудрый из всех римских императоров, Марк Аврелий, завещав престол своему сыну Коммоду Люцию, который самым убедительным образом доказал, что яблоко может откатиться от яблони очень и очень далеко…
Он проявил себя необычайно взбалмошным и жестоким еще в детстве, на двенадцатом году жизни. Когда его мыли в воде, показавшейся этому милому мальчику слишком теплой, он потребовал, чтобы банщика бросили живым в печь. Слуга, которому было приказано привести этот вердикт в исполнение, сжег в печи баранью шкуру, дабы запах гари убедил будущего повелителя Рима в том, что его воля исполнена.
В четырнадцатилетнем возрасте это уже был законченный злодей, перед которым Жиль де Рец показался бы провинциальным чудаком.
Его благородный отец, конечно, понимал, что представляет из себя его отпрыск, но, видимо, не решился пресечь его путь к престолу, понадеявшись на судьбу, которая далеко не всегда бывает справедливой.
Незадолго до своей смерти Марк Аврелий женил его на некоей Криспине, одной из самых красивых девушек столицы, дочери сенатора Презента. К сожалению, она очень скоро приобрела скандальную известность, в чем-то даже затмившую известность Валерии Мессалины.