Эту роль вызвалось исполнить немало молодых гвардейцев, желающих отомстить убийцам за смерть своих товарищей, но предпочтение было отдано тому, кто имел больше оснований для мести, — старшему брату первой жертвы.
Через несколько дней в трактире на площади Сен-Сюльпис гвардейцы устроили шумную пирушку.
Когда уже совсем стемнело и площадь обезлюдела, из боковой улицы выехала черная карета без гербов на дверцах и остановилась невдалеке от трактира.
Вскоре на площадь высыпали гвардейцы, которые, против обыкновения, не останавливались перед трактиром для пьяной болтовни, а сразу же расходились в разные стороны небольшими группами.
Последним из трактира вышел, покачиваясь, высокий молодой гвардеец. Он остановился посреди безлюдной площади, будто бы раздумывая, куда направить свои стопы, и тут к нему подошла женщина.
— Вас ждут, — проговорила она.
— Кто меня тут может ждать? — удивленно спросил заплетающимся языком брат убитого.
— Прекрасная дама.
— Какая еще дама? Вы, верно, шутите, мадемуазель! Я не договаривался ни с какой дамой!!
— Тише. Она ждет вас в карете. Пойдемте… Или вы боитесь?
— Кто, я боюсь?! Я?! Вперед!
В карете сидела женщина, которую он не мог разглядеть, но ощутил пьянящий запах дорогих духов.
— Я ждала вас, — проговорила она мелодичным высоким голосом, позволяющим предположить, что дама достаточно молода.
Карета помчалась по пустынным улицам. На безопасном расстоянии за ней следовали экипаж с агентами полиции и конные гвардейцы.
Карета остановилась возле двухэтажного дома на левом берегу Сены. Дама в сопровождении гвардейца вошла в дом и легко взбежала по широкой, устланной ковром лестнице на второй этаж. Следом за ними шла камеристка, та, которая пригласила гвардейца в карету.
Они вошли в спальню. Камеристка тут же начала раздевать свою госпожу, которая при свете лампы оказалась красавицей не старше двадцати пяти лет. Казалось, что природа создала ее специально для любовных утех. Гвардеец искренне любовался высокой грудью, тонкой талией, круглыми коленями, всем ее прекрасным телом, будто выточенными талантливым ваятелем из глыбы розового мрамора. Когда он снял с себя всю одежду, камеристка подала ему ночную сорочку из тонкого батиста, отороченную кружевами.
В ответ на его отрицательный жест дама твердо проговорила:
— Наденьте эту сорочку. Я желаю любить вас таким.
Гвардеец послушно надел сорочку, которая казалась ему мертвецким саваном, и, повинуясь повелительному жесту дамы, прилег на широкую кровать.
Камеристка вышла, плотно прикрыв за собой дверь.
Обнаженная дама подошла к нему, задрала подол сорочки и села сверху, издав сладострастный стон…
Через час непрерывных любовных игр она вышла из спальни. Гвардеец понял, что приближается самый решающий и самый опасный эпизод в его игре.
Когда скрипнула дверь, он притворился спящим, весь обратившись в слух. Осторожные шаги слышны все ближе и ближе… Слегка раскрыв веки, он увидел даму с длинным стилетом в руке. Вот она замахнулась для смертельного удара, но в самый последний миг, когда оружие уже направлялось в его сердце, гвардеец резко откатился в сторону и, схватив покрывало, набросил его на голову убийцы. Она издала отчаянный вопль, пытаясь высвободиться, но он крепко обхватил ее и не выпускал до того момента, пока в спальню не вбежали полицейские и его друзья-гвардейцы…
Вот и все.
— Но чем же закончилась эта история? — спросил де Лозен. — Я имею в виду возмездие злу.
— Костер, — коротко ответила Мадлен. — И без предварительного отсечения головы.
— А как она объясняла на допросах мотивы своих злодеяний? — поинтересовался Лафонтен.
— Никак. Женский каприз.
6
— В своем замке, расположенном в живописной долине Луары, — начал Шарль Перро свой рассказ, — жил когда-то один очень богатый и могущественный сеньор, который отличался от всех окружающих тем, что у него росла борода синего цвета, за что его и прозвали, естественно, Синей Бородой.
Люди, как правило, боятся всего невиданного и непонятного, поэтому Синюю Бороду избегали все: и мужчины, и женщины, и даже собаки, которые, как известно, наделены даром ощущения свойств человеческих характеров.