Я видела что-то человеческое и в Калинине. Один раз я пришла к нему просить за семерых священников, приговоренных к смертной казни. Он в какой-то момент вскочил и говорит: «Не мучьте меня, я был единственный во ВЦИКе, кто выступил против казни». Я поблагодарила его и ушла. Говорить больше не о чем было. Даже в Менжинском, звере таком, я видела эти проблески. Я видела их в надзирателях, в солдатах, в красноармейцах, которые меня арестовывали. Но они все находились во власти какого-то гипноза. Я уверена, существо русского человека коммунизм не задел и никогда не заденет. Недаром сейчас в советской России пятьдесят миллионов религиозных людей.
- А со Сталиным вы встречались когда-нибудь?
- Один раз, когда я просила у него денег на школу. В нем ничего разобрать было нельзя. Конечно, ничего я там человеческого не видела, кроме грузинской вежливости. Он меня встретил, пройдя всю громадную комнату, и так же меня провожал, подал мне стул, был невероятно любезен, исполнил все мои просьбы. О нем больше ничего не могу сказать.
- А из других деятелей Февраля и Октября вы встречались с кем-нибудь - скажем, с Лениным, Троцким, Керенским?
- Керенского я хорошо знаю, конечно. Я считаю, что Керенский не сумел предвидеть, что случится, и поэтому наделал ошибок. Но по существу он неплохой человек и теперь эти ошибки признает. Поэтому я не считаю возможным его осуждать. Ленина я не встречала. Троцкий один раз выступил на суде Тактического центра, где я была одной из обвиняемых, он защищал одного из моих товарищей, которого тоже обвиняли в контрреволюции, сказал очень хорошую речь. Но лично я с ним не общалась.
- В книге вы описываете тюрьму. Как вы туда попали и почему?
- Я попала туда как раз по делу Тактического центра. Хотя, собственно, не имела к нему отношения.
- Вы пишете, что попали за то, что чай варили.
- Совершенно верно. Меня просил мой покойный друг Сергей Петрович Мельгунов, председатель «Задруги», предоставить им квартиру для собраний. Но сами их собрания меня совершенно не интересовали, я, может быть, очень сочувствовала бы заговору и участвовала бы в нем, но как-то не пришлось. Я просто старалась, чтобы им было уютно у меня в квартире. Затем один из моих приятелей описал мою подпольную деятельность в юмористическом стихотворении:
Это было единственное мое участие, я так и ответила прокурору Крылову на суде, когда он меня спросил: «Понимаете ли вы, за что приговорены?» Я ответила: «За то, что ставила самовар». В зале раздался хохот.
- Как долго вам пришлось сидеть в тюрьме?
- Я была осуждена на три года, но просидела в тюрьме ГПУ на Лубянке два месяца и шесть месяцев в Новоспасском лагере. Это там, где похоронены первые Романовы. А выпустили меня потому, что я там устроила школу. Одна коммунистка приехала, увидела, какую я работу делаю там с уголовными, и решила помочь мне выйти на свободу.
- Когда вы начали писать книгу «Проблески во тьме»?
- Часть ее написана в Новоспасском лагере. Я пересылала рукопись в бутылке из-под молока. Была у меня очень милая секретарша, мой большой друг. Она приходила, приносила мне передачу, а я обратно посылала листы в пустой бутылке из-под молока.
- То есть главы, которые касаются лагеря, как раз и были написаны там?
- Да. Это было рискованно, рукопись могли найти во время обысков, но обошлось, я ее прятала в печке. Там стояли старинные монастырские печи, облицованные кафелем. И вот за этим кафелем я прятала бумаги. А обыски были такие, что все решительно переворачивали, раздевали нас. Но не нашли. Потом, там есть глава «Весна» о детях. А закончила я книгу уже в Америке.
Я часто говорю американцам, что русский народ лучше, он так страшно перестрадал, теперь вернулся к религии, и что бы большевики ни делали, они уничтожить религию не могут, она сидит в русском человеке. Вера в Бога, покорность воле Бога так сильны в русском человеке - это мой отец описывал в своих рассказах, - что вытравить их нельзя. В моих воспоминаниях есть глава «Латышка», про женщину, которая была совершенно как дерево, и все-таки под конец в ней что-то пробудилось, какая-то маленькая искорка блеснула.