- Неужели и те самые либералы, что сейчас так яростно стремятся к власти, что готовы на любых условиях увидеть моё отречение, также будут гонимы? – усмехнулся государь.
- Увы, большинство уже скоро сбегут в эмиграцию. Для многих эти самые сегодняшние дни вообще станут самыми яркими во всей жизни. К примеру, тот самый депутат Шульгин, что сейчас ожидает в соседней комнате, всю оставшуюся жизнь будет только тем и гордиться, что эти пару часов во всех отношениях судьбоносных для всей страны, находился именно здесь, именно в этой комнате рядом с вами, Ваше Величество. Эти несколько минут станут самыми важными для него, потому, как только этими минутами он останется интересен истории, и лишь описания этих несколько минут его мемуаров, которые и «прокормят» его в будущем, будут удостоены внимания. Лишь мемуарами об этом февральском перевороте и полугоде у власти, будут жить и остальные, перебиваясь подачками в разных странах. Их имена уже мало кто и вспомнит. В моём времени такие, как Родзянко, Гучков, Милюков или Львов большинству вообще почти неизвестны. На слуху лишь самый ярый активист Керенский, да и то, только по случайно родившейся байке о том, что он, якобы, сбежал из Зимнего дворца в женском платье, где он, кстати, имел наглость ночевать в покоях самой Императрицы, за что также в последующем будет осмеян народом. До конца жизни он так и не сможет «отмыться» от такого позора, утверждая, что это всего лишь вымысел.
В дверь постучал Воейков и сообщил о готовности Манифеста. Император ещё с минуту подумал, после чего молча карандашом подписал два поданных отпечатанных листа и вышел в зал. К комнате тут же образовалась гробовая тишина. Гучков сообщил:
- Мы готовы принять отречение Вашего Величества в пользу Великого Князя, - и, взяв из рук государя листы бумаги, зачитал вслух полный текст Манифеста.
Звучало красиво и благородно. Депутат Шульгин вдруг невнятно попросил о незначительных правках – что-то о «всенародной присяге и дате подписания». Государь не возражал и тут же, поправив карандашом текст, передал один лист на перепечатку. Второй остался лежать на столе.
Гучков обратился к императору ещё с одной просьбой:
- Желательно было бы ещё именем Государя назначить председателя Совета министров князя Львова и Верховного Главнокомандующего Великого Князя Николая Николаевича.
Царь Николай охотно согласился и на это, распорядившись издать на это два Указа за его именем. Через несколько минут принесли заново отпечатанные бумаги. Император аккуратно вывел под каждым свою подпись и вручил депутатам в руки. Гучков доложил:
- Манифест я повезу в Петроград, а, так как в дороге возможны всякие случайности, то было бы желательно второй экземпляр оставить на хранение генералу Рузскому.
Государь нашел это целесообразным, лишь спокойно ответив:
- Как вам будет угодно.
Всё было уже закончено. Император на прощание пожал руку депутатам и генералам и тихо удалился в соседнюю комнату. Салон опустел, и наступила полная тишина.
- Я бы хотел проехать в Ставку, проститься, повидать матушку и затем уже вернуться в Царское Село. Как Вы считаете, позволят ли мне? – почему то спросил он у Филатова.
- Полагаю, что никто не будет препятствовать вашему желанию, Ваше Величество, - тихо ответил Сергей.
После этого Император надолго замолчал, всматриваясь в окно, где собиралась большая толпа местных зевак. Филатов уже даже подумал о том, что ему следует удалиться, чтобы оставить монарха наедине, но, тот вдруг вновь спросил:
- Вы ведь знаете, что будет со мной?… Можете мне сказать откровенно, будет ли у меня возможность провести оставшуюся жизнь рядом со своей семьёй?
- Ваше Величество… Николай Александрович…, теперь уже и я не имею возможности знать, как сложится ваша дальнейшая судьба, ведь всё так поменялось, но, моё твёрдое предчувствие, что до конца дней своих вы точно будете рядом со своими близкими, со своей семьёй.
- Что же будет с остальными? Что с Николаем?