- В наше время, бабуля, такие штучки называют «тамагочи», правда и они уже давно не популярны, - усмехается внучка.
- При чём здесь популярность, девочка моя? Это вы молодые сейчас всё гоняетесь за модой. Для меня это пожизненный талисман. Я знаю одно, и это точно, что если остановятся эти часы, остановится и моё сердце…
- Ну, зачем ты так, бабуля?
- Подожди, не перебивай меня, - строго возражает Маргарита Степановна. – Я знаю и то, что, даже если остановится моё сердце, этим часам ещё суждено отмерять время и дальше. Поэтому, пообещай мне, пожалуйста, что как только меня не станет, ты возьмёшь эти часы и будешь ежедневно поддерживать их ход. Обещай!
-Ну, хорошо-хорошо. Обещаю, - соглашается Настя.
- Не «хорошо-хорошо», - передразнивает внучку бабушка, - а отнесись к этому серьёзно и с пониманием. Это, действительно, не простые и обычные часы. Это настоящий хронометр, который уже отсчитал времени целый век, а может и больше. Он отсчитывал такие минуты, о которых и вспоминать страшно. Я хочу, чтобы эти часы отсчитали и твой век, каким бы он ни был. Может, сложным и непростым, может счастливым и спокойным, но, самое главное, чтобы долгим. И запомни – ни на одну минуту, ни разу эти часы не должны будут остановиться.
Настя лишь кивает в ответ головой, а серьёзный Сергей подтверждает:
- Маргарита Степановна, дорогая вы наша, рано вам ещё говорить об этом. Пусть эти символичные часы отсчитывают ещё ваши долгие минуты и года. А в последующем, я уже и сам вам обещаю, проследить, чтобы ваша внучка соблюдала все ваши наставления в точности.
Старушка мило улыбается в ответ, усаживаясь обратно в кресло, а Сергей настоятельно с нескрываемым интересом продолжает выспрашивать:
- Что же стало с вашими родителями потом после возвращения в Петроград?
- Они потом ещё недолго прожили в этой самой квартире. Почти сразу после их возвращения, со слов бабушки, начались жестокие гонения, и отец был вынужден покинуть столицу. Сначала он скитался где-то по Уралу или Сибири, потом они уже перебрались толи в Одессу, толи в Крым. Мама настолько его любила, что всегда была с ним рядом и сопровождала во всех этих скитаниях. Я очень смутно помню то время, скорее уже только из воспоминаний моей бабушки, с которой они меня и оставили. Эту фотографию они делали как раз перед отъездом, так что я их и помню только отсюда. А какими они были на самом деле, у двухлетнего ребёнка вряд ли могло сохраниться.
- А дальше что? Разве они не вернулись? – уже теперь интересуется и внучка.
- К сожалению, нет, Настенька. Больше я своих родителей так и не смогла увидеть. Когда Красная армия начала отбивать и завоёвывать уже и весь юг, начался эмигрантский бум. Все, как могли, бежали из страны. Мама писала, что отец тоже решил эмигрировать к себе на родину. Она же, естественно, дальше уже ехать с ним отказалась. Что ей было там делать? Его во Франции ведь ждала законная супруга. Я, уже гораздо позже, будучи взрослой после войны, из разных источников смогла узнать, что он не долго прожил там, все эти переезды надломили здоровье отца, и он почти сразу заболел. Последние дни свои прожил уже в больнице, где и скончался. Супруга, по слухам, его тоже, вроде бы, оставила, - с горестью рассказывает Маргарита Степановна.
- А как же твоя мама? Она, хотя бы смогла вернуться? – не унимается Настя.
Бабушка долго молчит, глядя куда-то в одну точку, потом скорбно продолжает:
- Увы… Маму я тоже уже больше не видела. Чтобы вернуться, нужны были деньги, и она стала хоть как-то подрабатывать в ночных кабаках – пела, танцевала. Говорят, что эта симпатичная стройная высокая еврейка, польских кровей, сильно понравилась какому-то комиссару, но она отказала ему во взаимности. Тогда он захотел её взять силой, завязалась потасовка со стрельбой и поножовщиной. Наутро маму нашли мёртвой. До нас известие дошло только через месяц после того, как её похоронили где-то на ялтинском кладбище. В посылке была только справка о смерти с местом захоронения и этот самый ключ. Моя бабушка всегда твердила, что это твоё «наследство». Ни в коем случае я не должна была его потерять. Кстати, это ведь она и настоятельно просила, чтобы мою будущую внучку, то есть, тебя, назвать именно Настей. А твои родители потом и не возражали. За время блокады, которую моя бабуля, увы, уже не смогла пережить, я хранила и дорожила ещё и этим «твоим наследством», даже и, не предполагая, что только после войны встречу твоего дедушку, а вскоре и родится твоя мама. О тебе вообще даже и мыслей тогда не было, но, приданое хранила, как могла.