Стегнул лошадь, как будто нагайкой поиграл, и прямо за угол, на розовые ставни.
Солнце, протирая глаза о тучки, медленно поднялось над горизонтом.
Зыгало встретил попа у избы Лаврентьича.
— Ты чего это тут? Ай-да арестованный.
Батя заморгал глазами:
— Жена тут у меня… Жена…
Зыгало постучал в окно и сказал:
— Ну, идем. Верну я тебе жену и отпущу вас на свободу. Только ты за все за это свадьбу мне сыграй сейчас же. Понял? — И завернул во двор Лаврентьича.
Проезжий спрыгнул у ворот и, привязав лошадь, направился в дом. Переступил порог в сени — навстречу Петро.
— Кого надо?
— Председателя.
— Нету его.
— А где же он?
— Ушел.
— Куда?
— Не знаю.
— Скоро вернется?
— Не знаю. Выходи, мне двери надо запирать.
— Ага. — Шагнул вперед.
— Нельзя в избу!
Проезжий вытянул руку, отстранил нагайкой Петра и вошел в переднюю комнату, где все еще плакала Пустова.
Петр оторопело вскочил за ворота, огляделся, отвязал лошадь, вскочил в седло и погнал к поповскому двору.
И рыданья дочери, и жалобы матери молча выслушал проезжий. И так же молча, как смотрел и слушал, развязал туго-стянутые полотенца.
Потом отошел к окну и вынул браунинг.
— И ты мне голову не морочь, — говорил тем временем Зыгало Лаврентьичу, направляясь к дому. — Отцом посаженным, свидетелем, чем захочу — будешь. Понял? — Обернулся и крикнул попу, медленно шедшему позади. — Ну, ну, не отставать!
Концова разбудил Лаврентьич.
— Ох, и дела! Светопреставленье! Глаза бы не смотрели. Зыгало убили!
— Зыгало? Кто же?
— Проезжий какой-то, леший его знает.
— Когда?
— Да сейчас, только што. Убил и кончено. Охо-хо! И сколько я говорил: смотри, попадешь. Так нет, все свое. Вот и получай! А проезжих этих мало ли тут рыскает. Каждому в душу не залезешь.
От невольного перепугу Концова стало лихорадить, но он крепился и, осиливая дрожь, старался как можно скорее одеться. А Лаврентьич продолжал:
— Проезжий-то ускакал, а Зыгало лежит. Три пули он в него всадил. Сын-то было вернулся, а как услышал, бросил лошадь и бежать. Народу у них в дому — зерна бросить некуда. Девка плачет, голосит, мать на чем свет ругается. Изнасильничал Петруха девку-то. А Зыгало-то, старик-то, повенчать их ладил, и попа силком с собой потащил. Ну, и я за ними пошел, думал, отговорю еще, может. А он свое: ежели власти переворот — большая нам всем может выйти заручка. Вот те и переворот! Так самого перевернули, аж мозги в стенку ляпнули!
— Протокол надо, — затягивая пояс, сказал Концов прыгающим голосом. — Беги понятых скличь, да лошадей вели приготовить. Пустовых в город доставить приказано.
— Ладно! Только уж ты, Егор Митрич, христом-богом тебя прошу, не запутывай ты меня в эту передрягу. Я тут прямо ни сном, ни духом. И насчет проезжего — никак невозможно было задержать. Жизнь-то всем дорога — ну, и упустили. Да, видать, он за этим самым и приезжал, не старые ли счеты какие с Зыгалой свести хотел. Дня два он все мимо нас ездил. Человечка одного, говорит, ищу. Вот и нашел. Ну, бегу, бегу.
Когда Концов пришел в дом Зыгало, два члена исполкома уже распорядились поднять труп Зыгало на лавку и готовились писать протокол. Пустова и Зоя сидели в горенке, бледные с остановившимися от ужаса глазами. Концову едва удалось добиться от них несколько слов. Он вернулся в переднюю комнату и, стараясь не глядеть в сторону, где лежало накрытое простыней тело Зыгало, составил акт и послал за Петром.
Парень пришел, как в воду опущенный.
Концов усадил его и Пустовых в поданный Лаврентьичем тарантас, залез на козлы и хмуро сказал провожавшим товарищам по исполкому:
— До моего приезда никаких делов.
Дернул вожжами и ходко покатил из ворот.
Всю дорогу ехали молча, боялись слово проронить. А Петр жался, как пойманная зверушка, и плакал.
В город приехали под вечер. Подъезжая к зданию Чеки, Концов обернулся и сказал:
— Я вас сдам по назначению, а там наверное освободят.
С разгону въехал во двор и, привернув лошадей за угол, повел Пустовых и Петра в дежурку.
В дежурной сидел Мулек между двух красноармейцев. Лицо его походило на жеваную тряпку. Увидев вошедших, он вскочил и крикнул:
— А, Петро, поди-ка сюда!
— Молчите! Разговаривать не полагается! — оборвал дежурный.
— А ежели в этом самом деле он все знает? Я жизни моей не щадил. Скажи им, Петро, чего они в самом деле!
Но Концов увел Пустовых и Петра к следователю.
Мулек выкатил глаза и, жуя губами, долго смотрел им вслед, ничего не понимая. Потом сморщился, согнулся и засопел.