Они проходили мимо дома, возле которого раскинулся большой сквер со столетними липами и садовыми диванами под ними.
— Посидим здесь, — предложил отец. — Раз уж мы разговорились…
Дом, в котором проходили почти все литературные и музыкальные вечера. Здесь местными и заезжими литераторами было прочитано столько бессмертных произведений, что сама мысль о смерти никогда не заглядывала сюда. И даже костер, на котором тлели и дымили опавшие сухие листья, казался Артему жертвенником, зажженным в честь живой жизни. Только что-то пламени не видно, один дым.
Недолгое молчание нарушил отец:
— Нонна… — сказал он и замолчал, считая, очевидно, что этим все сказано.
Артем так его и понял. Вот на кого у него вся надежда! Ей продолжать его дело в будущем. Нонна. Это такой костер, в котором всего много: и огня, и дыма. Наверное, отец прав. Артем сравнил себя с библейским блудным сыном в тот момент, когда он удрал от отца: чувство свободы схлестнулось в нем с угрызениями сыновней совести.
— Сегодня у нее вечер, — напомнил отец.
— Да, вечеринка.
— Что-то очень современное? Модерн.
— Мама говорит, что еще в прошлом веке это считалось модерном. А сейчас кто его знает?..
Артему не хотелось продолжать разговор о Нонне, потому что тогда пришлось бы сказать о ее неуемной погоне за всяким новшеством. Он считал, что Нонна гонится за современностью, за ее формой. По существу, это только погоня за модой, стремление всегда и во всем быть первой. Сидеть в первом ряду. Она и вечер-то устраивает только для того, чтобы все в городе говорили, какая она современная, какая передовая женщина, что даже в мелочах она живет наравне с веком. И, надо сказать правду, ей это удается. Никакие ее модные выверты никогда не кажутся смешными. Знает меру во всем. Умна она или просто очень ловка, этого Артем до сих пор не мог понять. Наверное, одно дополняет другое. Она настойчива и в то же время не навязчива, но если в кого вцепится, то не отстанет, пока не добьется своего. Ее гибкую, но прочную хватку он испытал на себе, и только мужское самолюбие не позволяет ему сознаться в этом.
Он не любил ее и старался, чтобы это не было очень заметно, но разве от нее скроешь? Любит ли она его? Этого он не знал.
И вдруг в голосе отца послышались совершенно не свойственные ему ворчливые оттенки:
— Модерн. Это тоже уже было. Только тогда жили не торопясь.
— Время надо экономить.
— А зачем его экономить? Его надо с пользой расходовать. Жить вовсю. Жить каждым часом, каждым мгновением! Жизнь-то все равно идет, и этого мгновения больше не будет. А в сутках, как было, так и осталось двадцать четыре часа. Мы никогда не торопились жить и все успевали, а у вас все скачки с препятствиями. Как будто вас все время ждет такси с включенным счетчиком. Торопятся только бездельники и лодыри. И, наверное, преступники.
Никогда еще он не делил людей на «вас» и «нас». Что это, уж не старость ли? Артем с тревогой взглянул на отца.
— Не все же торопятся…
И отец тоже пристально посмотрел на него.
— Ты — нет, — проговорил он почему-то угрожающе. — Ты совсем не торопишься. — Он отвернулся и спросил: — Колесникову помнишь?
— Русская литература восемнадцатого века? Помню, но плохо. У нас она не преподавала.
— Ну, не важно. Она уходит в декретный отпуск. Подыскиваем заместителя.
— Ты хочешь, чтобы это был я?
— Я думаю, было бы хорошо попробовать. Работа временная. У тебя это получится. А нет, так легко можно и уйти. Всего на один семестр.
Отец проговорил это так, что можно было подумать, будто ему все равно, согласится Артем или нет. И Артем согласился.
Согласился и проработал до конца учебного года и продолжал работать дальше, потому что отец заболел и огорчать его не полагалось.
Болел он долго — всю зиму и весну. Сначала, когда еще мог вставать и бродить по комнатам, постоянным его местом была спальня, но как только ему стало хуже, он переселился в кабинет.
Лечили его лучшие врачи города, все его старинные знакомые, друзья молодости, с которыми хорошо жил, у каждого гулял на их свадьбе, и они гуляли у него. Он никогда не спрашивал их ни о своей болезни, ни о сроках, отпущенных ему не очень-то щедрой рукой судьбы. Не хотел ставить друзей в неловкое положение: правды все равно не скажут, начнут выдумывать что-нибудь такое обнадеживающее, во что и сами не верят.
Лежал на своем диване, вдыхая запах, который с годами прочно обосновался в кабинете. Пахло старым деревом и кожей от мебели, слегка чернилами, но главным, всепобеждающим был волнующий запах книг. И хотя он говорил, посмеиваясь, будто старые мысли, как и старые книги, слегка отдают плесенью, но как он их любил! И книги, и мысли древних, изложенные четким, звенящим языком. Читаешь — и кажется: слышишь могучий звон колоколов, доносящийся издалека.