Книги — в них был смысл его жизни, его дела. Как верные друзья, они обступили его со всех сторон — и эти уж не соврут, не отмолчатся.
Чудесный запах старого кабинета. И особенно, особенно прекрасно становилось, когда сюда заглядывала жена. Только на одну минутку, чтобы попрощаться перед тем, как идти в театр, на репетицию или на спектакль. Только на минутку, чтобы не нарушить сложного душевного настроя, необходимого для ее прекрасного дела. Чистая, нарядная, стремительная, она появлялась и исчезала, как видение, оставляя в кабинете запах духов, ее духов. Он и сейчас, лежа на диване, ощущает этот запах, словно она, молодая и стремительная, только что вышла…
Она и сейчас для него все так же молода и прекрасна, какой была всегда и останется до конца. Женщина! Чудо природы! Может быть, самое лучшее ее творение, потому что из всех чудес природы, дарованных человеку, самое творческое чудо — любовь — источник всей жизни и всего живого на земле.
На второй или третий день пребывания в кабинете он сказал:
— Ты совсем перестала пользоваться своими духами.
У нее только слегка поднялись брови, последний раз она «пользовалась своими духами», кажется, осенью, когда у Нонны был тот нелепый прием. А он только сейчас заметил.
— Просто я сегодня забыла… — улыбнулась Мария Павловна.
В спальне она выплакалась, упав на мужнину постель, которая застилалась так, как обычно. Словно он вечером должен прийти и лечь спать. Подавив рыдание, Мария Павловна подошла к зеркалу, вытерла глаза, открыла пудреницу и мгновенно преобразилась. Она должна была играть женщину, не очень молодую, слегка опечаленную болезнью мужа, но в общем-то вполне довольную, счастливую. Она играла эту роль очень давно, устала до предела, но не сдавалась. Она выдержит до конца. Что будет с ней потом, она не знала, да это и не имело значения. Без него…
Она не могла даже и подумать, как будет жить без него. А сейчас очередной ее выход на сцену. Единственный зритель — ее муж, и он должен до конца поверить ей. Она готова. Да, еще эти духи!
— Она — великая актриса, — говорила Нонна. — Как это получается у нее?
Артем не отвечал. Он видел, что Нонну восхищает только выдержка, с какой Мария Павловна играет свою трагическую роль. Только выдержка. О любви, навеки связавшей отца и мать, она не может и подумать. И об этом лучше не говорить. «Как это получается?»
Конец наступил в начале мая.
И после смерти отца Артем не бросил институт, считая, что выполняет его волю. Постепенно он втянулся в институтскую жизнь и, как всякий творческий человек, даже находил в ней то, что по-настоящему могло бы его заинтересовать.
Но кандидатской он так и не защитил и даже не пытался. Простая оценка своих возможностей, да, пожалуй, еще чувство юмора не позволили ему сделать этот шаг.
— Ты только пойми, — говорил он жене, — нет у меня никаких данных для того, чтобы стать ученым. Я даже учить других не имею права.
Выслушав его, Нонна подождала, не скажет ли он еще что-нибудь, и только потом решительно заявила:
— Не прав ты, мой милый. Совсем не такой-то уж ты бездарный, как думаешь. Другие, не имея и десятой доли твоих способностей, давно уж кандидаты, а кое-кто и повыше…
— Ну, до такой низости я уж не докачусь. Довольно, что я пытаюсь делать вид, будто я преподаватель. Хорошо еще, что я хоть ничем не прикрываю свою бездарность.
— Но у тебя имя! И ты просто не имеешь права так даже думать! — проговорила Нонна с таким видом, будто Артем отказывался от королевского трона.
Он рассмеялся, хотя, по правде говоря, ему совсем было не до смеха. Имя отца! Для него оно было самым дорогим, хотя и нисколько не связанным с ореолом ученого. Он был отец, человек высоких моральных качеств и непоколебимых принципов, нежный муж и любящий отец. Все его любили и почитали настолько, что институт счел своим долгом назвать его именем одну из аудиторий, о чем свидетельствует мраморная доска и большой портрет в старинной золоченой раме. Все это, солидное, прочное, возвышается над горластой толпой студентов. Многие из них уже не помнят его и знают только по учебникам, которые торопливо проглатывают накануне сессии. И, может быть, глядя на портрет, недоумевают: как это такой добрый старик с очень веселыми глазами наговорил им столько мудреного?
И у Артема тоже были свои причины для недоумения: все то, что у отца получалось интересно и увлекательно, у него выходило сухо и совсем неинтересно. А когда он, подражая отцу, старался искусственно нагнетать энтузиазм, то получалось, как у бесталанного актера-любителя. Не хватало подлинной убежденности. А где ее взять, если человек в это время думает о делах совсем посторонних и даже как бы легкомысленных, не свойственных положению солидного преподавателя солидного предмета?