— Пойду-ка я лучше в каюту, — проговорил он, ныряя в узенькую дверцу под рубкой.
Оставшись в одиночестве, если не считать Генку за штурвалом, Артем мог откровенно наслаждаться всем, что дарила ему природа. Он был чувствительным юношей, любящим все красивое, созданное природой или человеком, все равно, лишь бы оно захватило его. Он по-настоящему страдал, увидев сломанную ветку или книгу с измятыми страницами. Страдал и старался скрывать свои страдания, считая их несовременными. Ну, конечно, все это: нежность, впечатлительность, привязчивость, любование прекрасным — весь этот романтический набор так не соответствует духу времени, выразителем которого он считал Семена. Верно, сейчас авторитет этот поколебался. Кажется, что Семен просто болтун. Хотя что-то в нем есть такое, необъяснимое и притягательное, но что — этого Артем не мог понять. Уменье скрывать свои чувства? Может быть. Невозможно представить себе человека, начисто лишенного всякой чувствительности. Нет, не может быть.
Вспомнив, что он все-таки начальник экспедиции, Артем попробовал скрыть нахлынувшие на него чувства: он заглянул в рубку и деловито осведомился, далеко ли до Токаево?
— Да через час будем, — ответил Генка, сосредоточенно вглядываясь в плавные изгибы неширокой реки. — Время стоит сухое, обмелело сильно, как бы нам не наскочить.
— А вы давно плаваете? — спросил Артем, желая установить, насколько капитан «Решительного» искушен в навигации при столь сложных условиях.
Ответ получился ошеломляющий:
— Вообще-то двадцатую навигацию. — И, посмеиваясь, объяснил: — Я родился на барже. Отец водоливом ходил, а мама — матросом. В войну она и сама за водолива служила, а нас, ребятишек, куда денешь? Мы при ней так и проплавали всю войну… Вон, видите мыс? Там и будет устье Сылвы… А уж как немцев расколотили, отец на самоходке плавал и меня всегда брал, уже полноправным матросом. Вот какая у меня биография. На Каме я каждый камешек знаю, ну, а тут и знать ничего не надо: скоро все разольется, пароходы по Сылве пойдут, плоты погонят — условия-плавания к озерным приблизятся. Придется и мне поучиться. За партой посидеть.
Он это так сказал, с таким презрением, будто его, старого морского волка, обвинив в малограмотности, загоняют за парту, как несмышленого мальца. Но Артем не заметил усмешки на Генкином по-мальчишески оживленно-строгом лице. Наверное, он и в самом деле считал, что хотя учеба и не лишнее дело, но и опыт тоже что-нибудь да значит.
— А раньше-то почему не учился?
— Раньше-то? А у меня этого раньше не было. Работать надо было, зарабатывать. Так и упустил время. Теперь на вечерний пойду. Навигацию плавать, а зимой учиться по уральским морям корабли водить. По волжским морям плавал, и не раз. Вот этот катер «Решительный» я получил в Ростове и прошел на нем по каналу, по Волге и по Каме. В прошлом году это было, осенью, как раз в эту же пору.
Он сказал, что «Решительный» — судно озерного типа, и объяснил, какая разница между озерным и речным. Артем вдруг подумал, что все услышанное сейчас от командира первого на Каме озерного катера — уже материал для репортажа, что сейчас он взял первое интервью. И то, что он видит вокруг и что слышит, — это тоже материал. Надо все это записывать. Незаписанное может потонуть во всей массе впечатлений. Записал — как в карман положил. И надо стараться увидеть как можно больше, потому что увидеть все не под силу одному человеку.
Стремясь увидеть как можно больше, Артем открыл железную дверцу и по узкой крутой лесенке спустился в кубрик. То, что он увидел здесь, конечно, не годилось для газетного репортажа. Только разве что для фельетона, да и то на мелкую и не очень оригинальную тему о выпивке в служебное время.
Выпивших оказалось двое: Михаил Калинов и Зиновий Кириллович. Семену, если и перепало, то самую малость, и он смотрел на пустую водочную бутылку с таким выражением, словно только что хватил уксуса. Иван Великий, пользуясь передышкой, спал чутко, как на посту. Услыхав шаги, он приоткрыл один глаз и снова его закрыл.
Михаил Калинов, заполучив собутыльника и слушателя, как всегда в таком случае, донимал его своими стихами. Лица были потны и затуманены тем мятежным вдохновением, какое появляется у людей, которые уже выпили без закуски пол-литра, но пока еще не сомневаются во взаимном уважении.
В зеленоватом свете иллюминаторов ходили слоистые облака синего табачного дыма. Солнечные длинные блики, отраженные волной, струисто пробегали по кубрику.
На Артема никто не обратил никакого внимания. У него мелькнула озорная мальчишеская мысль: «Бунт на корабле, матросы перепились и вышли из повиновения. Что делать?»