Я подошел к широкой, двустворчатой двери «недозревшего» донжона, нижний брус косяка которой был почти вровень с булыжной мостовой, постучал деревянным молотком по левой, редко открываемой половине, к которой он был привязан. Вскоре внутри послышались шаркающие шаги, открылось зарешеченное окошко, расположенное чуть выше колышка, на котором висел молоток. В народе такое окошко называют крысоловкой. Наверное, потому, что крысоловки сейчас клеточного типа с захлопывающейся решетчатой дверцей. Через железную решетку на меня смотрел подслеповатый старик с узким треугольным лицом вершиной вниз и седой козлиной бородкой.
— Мир вам! — произнес я традиционное еще с прошлой эпохи приветствие христиан.
— И духу твоему! — традиционно ответил старик дребезжащим голосом.
— Принес ценный подарок епископу Бернарду, — назвал я цель визита и показал мешочек с рукописью. Что-либо другое в таких мешочках носят очень редко, так что привратник должен догадаться, что внутри, действительно, не дешевка. — Хочу вручить лично.
— Сейчас доложу, — продребезжал он, закрыл окошко, после чего пошаркал вглубь здания.
Ждать пришлось минут пять. Всё это время я разглядывал дома на площади и прохожих. Поражало большое количество калек: безруких, безногих, безносых, одноглазых, слепых… В Бордо их тоже хватало, но как-то не сильно бросались в глаза. При этом большая часть толпилась возле жилища короля Аквитании, а не возле епископского или у храма, явного брата простецкого бордоского, разве что в каменных стенах по обе стороны от входа было по барельефу — по апостолу в рост человеческий, из-за чего казалось, что это живые спрятались в нишах. Непривычным показалось мне и малое количество людей, одетых не дорого, но хорошо и опрятно — как бы сказали в двадцать первом веке, представителей среднего класса. Либо это были очень богатые, либо голодранцы. И те, за редчайшим исключением, и другие, перемешались пешком. Я сделал вывод, что резко сократился бюрократический аппарат, который и является основой среднего класса. Теперь он был ровно в таком количестве, на которое хватало излишков выращиваемых в данной области продуктов питания. Не было постоянного подвоза извне, из захваченных территорий, как в Римской империи, благодаря чему можно содержать большую армию вороватых бездельников. Система упростилась, иерархическая пирамида стала ниже и шире, благодаря чему более устойчивой. В двадцатом веке мне пришла в голову мысль, что Россия выиграла Вторую мировую войну по той же причине.
Вернувшись, привратник открыл окошко, убедился, что возле двери, кроме меня, больше никого нет, после чего открыл дверь и пригласил:
— Заходи.
Внутри было намного прохладнее, чем снаружи, из-за чего я мигом покрылся потом. Старик закрыл дверь на два железных засова, молча пошаркал впереди меня по темному коридору к двери в противоположной стороне его, незапертой, ведущей во внутренний двор — небольшой сад с деревянным строением типа беседки — односкатной крышей на четырех столбах. Под крышей сидел в низком плетеном кресле епископ Бернард — мужчина лет сорока с небольшим, пухлые щечки которого свисали, напоминая бульдожьи брыли — и читал рукопись, которую, заметив меня, положил на низкий плетеный столик рядом с серебряными бокалом, кувшином литра на два и глубокой тарелкой с румяными булочками из белой пшеничной муки. На его лице было то выражение, которое появляется, наверное, после сошествия божьей благодати — умиление жизнью в раю, созданном на земле своими руками.
После обмена приветствиями, епископ Бернард спросил:
— Что ты принес?
— Творение святого Августина, — ответил я, достал рукопись из мешочка, положил на него и, поклонившись, вручил их вместе.
— Бесценный подарок! — восхищенно произнес епископ Бернард, открыл рукопись, ахнул не очень искренне от восторга, после чего положил подарок на стол и задал вопрос: — Кто ты и как попал сюда?
Я рассказал байку про спасение на море и о том, что возвращаюсь с купеческим караваном домой, в Константинополь.
— Остались ли у тебя средства на такой долгий путь? — поинтересовался он, собираясь, видимо, отдарить.
У меня не было плана, как поведу себя с епископом. Предполагал действовать по ситуации, как чуйка подскажет. Если бы получатель подарка показался мне такой же сволочью, как истинный даритель, то ушел бы молча. Пусть жаба и гадюка дерутся без моего участия. Этот умиленный жизнью человек не тянул, конечно, на совершенство, однако и на жабу не был похож.