— Нет, это имение стратига. Здесь они в безопасности, — сообщил купец.
Как мне рассказали, Римская империя теперь разделена не на диоцезы, а на фемы, которыми командуют стратиги, обладающие не только военной, но и административной властью. Какой именно фемой заправляет владелец этого имения, Зая не сказал. Да и какая разница?! Как, догадываюсь, налоговики побоятся сунуться к любому стратигу, поэтому купец и отправил в имение самую ценную часть своих товаров — нынешний вариант duty free (беспошлинной торговли).
Во второй половине дня мы добрались до промышленного квартала, расположенного перед Золотыми воротами Константинополя. С тех пор, как я не был здесь, квартал стал больше раз в пять, но все равно у меня появилось чувство, что вернулся домой после долгих скитаний.
Зая завел обоз на небольшой постоялый двор слева от дороги, где первым делом расплатился со мной, чтобы, наверное, не выдавать на ужин тройную порцию еды. На прощанье спросил, где меня можно будет найти, когда отправится в путь, к себе на родину, которая сейчас под властью арабов. Мне было влом тарахтеть туда, поэтому сказал, что еще сам не знаю, впервые здесь, но, как устроюсь, зайду и сообщу. На самом деле отправился к Пигийским воротам, которые севернее и на не такой оживленной дороге. В прошлую мою эпоху приличная комната на постоялом дворе в том районе стоила в полтора-два раза дешевле, чем возле Золотых ворот, а расстояние до центра города примерно одинаковое.
Я не сразу узнал Пигийских ворот, потому что возле них появился монастырь, добротный такой, все строения каменные, в том числе и забор, который был высотой метра три. Возле религиозного учреждения был постоялый двор, самый новый на этой улочке. Благодаря тому, что был построен из таких же по размеру блоков известняка и огражден каменным забором такой же высоты, казался продолжением монастыря. В воротах меня встретил пожилой монах в испачканной навозом, шерстяной черной рясе, рыжеватой от старости, подпоясанной обычной пеньковой веревкой, разлохматившейся на концах. В левой руке он держал деревянную совковую лопату, тоже испачканную навозом.
— Христос среди нас! — поприветствовал я на греческом, потому что этот язык теперь был официальным в Римской империи, а на латыни говорила только образованная знать.
— Есть и будет! — ответил монах и спросил: — Хочешь остановиться здесь?
— А это монастырский, для паломников, наверное? — задал я уточняющий вопрос.
— Нет, для любого путника, готового пожертвовать на благо нашей Церкви, — ответил он и перекрестился.
— И сколько надо жертвовать в день за хорошую комнату для меня и моего слуги? — поинтересовался я.
— Полфоллиса, — ответил монах.
Как просветил меня Зая, сейчас в Римской империи та же денежная система, какую я застал в первую эпоху в Херсонесе: один солид равен двенадцати серебряным милиарасиям, или двадцати четырем серебряным силиквам, или двести восьмидесяти восьми медным фоллисам, или одиннадцати тысячам пятьсот двадцати нуммиям. Полфоллиса — это двадцать нуммий. Жизнь в империи здорово подорожала.
— Ладно, поможем монастырю. Всё лучше, чем какому-нибудь жлобу-мирянину, — решил я.
— Снимайте поклажу, отведу лошадей в конюшню, — предложил монах. — Сейчас вернется из монастыря брат Фока и отведет вас в комнату.
Бамбер начал отвязывать переметные сумы и мешок, а я — оружие.
— Откуда вы приехали? — полюбопытствовал монах.
— Из Аквитанского королевства, — ответил я. Поскольку, как понял по выражению лица, это название ничего не говорило моему собеседнику, объяснил проще: — Мы франки. Хочу наняться на службу в вашу армию.
— Катафрактом? — предположил он.
— Бери выше. Я знатный человек, и доспехи у меня получше, так что возьмут клибанарием, — сказал я.
— Надеюсь, у тебя получится, — произнес монах таким тоном, что сильно удивится, если пожелание сбудется.
— Мне сказали, что золотые монеты открывают у вас любую дверь, — сказал я насмешливо.
— Это да, — согласился монах. — Корысть разъела души людей, готовы продать всё и всех!
Его прервал брат Фока — бодрый толстячок с густой и ухоженной бородой-лопатой, одетый в черную, почти новую и чистую рясу из льна и черный шерстяной колпак наподобие гуннских — спешно прибывший из монастыря. Видимо, там увидели, что на постоялый двор приехал путник, и сообщили ему.
Комната на втором этаже была небольшая и чистая. Свет попадал в нее через узкую бойницу, закрытую сейчас деревянными жалюзи. Слева от окна стояла двуспальная кровать, справа — узкий топчан. К стене над кроватью был приколочен обычный деревянный крест, не покрашенный и даже не покрытый лаком. В углу у двери находился стульчак, под которым пока не было кувшина с водой.