Сергей САРТАКОВ
БУКЕТ ЦВЕТОВ
Шутя, я называл Лену Подснежником.
В Сибири подснежники бывают двух цветов: в степях — золотисто-кремовые, а на таежных прогалинах — темно-голубые, почти фиолетовые. Волосы Лены оттенком своим напоминали степные цветы, а глаза у нее были темно-голубые, совсем как нераспустившиеся бутоны таежных подснежников. Но главное сходство, пожалуй, заключалось в том, что была она очень тихой и даже застенчивой. Только в разговоре со мной она легко и свободно откидывала голову. Лена знала, что я ее люблю. Знал и я, что она любит меня. Но вслух, даже намеками, об этом мы ни разу с ней не говорили.
Мы оба работали токарями в ремонтном цехе большого завода. Закончена была только первая очередь строительства, отдельных квартир даже для семейных рабочих еще не хватало, поэтому холостякам полагались только койки в общежитии. Многие юноши и девушки с нашего завода, поженившись, некоторое время жили по-прежнему врозь. Мы этого не хотели. Любя друг друга, но не называя вслух своих чувств, мы между тем потихоньку каждый хлопотали о комнате. Жилых домов, в общем, строилось много, и хотя очень трудным, но не таким уж долгим представлялось нам ожидание.
Я не сумею сказать точно, когда это случилось, что мы с Леной стали друзьями — большими, чем бывает обычная дружба юношей и девушек между собой.
Как выяснилось потом, мы одновременно кончили ремесленные училища — только разные — и одновременно поступили на завод. А первая встреча была совершенно случайной. У входа в контору, у самых дверей, мы столкнулись, и Лена больно ударила меня локтем. Но мне показалось, что я ее тоже ушиб. И я сказал ей первым:
— Простите.
Она взглянула на меня, и я увидел ее голубые, как весенние цветы, глаза. Я почему-то растерялся и покраснел и еще раз повторил то же самое:
— Простите, пожалуйста.
Она ни слова не сказала и юркнула в дверь мимо меня. И тут я успел разглядеть, как аккуратно лежит у нее на плечах белый, хорошо выглаженный и даже слегка подкрахмаленный воротничок. Вот и вся наша первая встреча. Но она сразу определила и начало нашей любви.
А после этого мы стали встречаться ежедневно. Не в цехе — это само собой, — а за оградой завода. Не буду зря говорить, что мы встречались нечаянно, — во всяком случае, я от посторонних узнал, что зовут ее Леной.
На заводе широко было принято, что парни и девушки, знакомясь, сразу обращаются друг к другу на «ты». Но Лена первая сказала мне «вы», и я тогда не решился ей ответить иначе. А потом это вошло в привычку, и мне даже стало нравиться, когда я ей говорил:
— Доброе утро, Лена. Как ваше здоровье?
А она отвечала:
— Спасибо. Хорошо. Как вы себя чувствуете?
Лена очень любила цветы. На тумбочке возле ее кровати в общежитии всегда стояли букеты — летом живых полевых цветов, зимой — искусственных, бумажных. Я даже посмеялся однажды и сказал, что ей следовало быть не слесарем, а садоводом. Лена покачала головой и серьезно сказала:
— Нет, Вася. Труд садовода такой же, как и труд слесаря. Но я не люблю копать землю, я люблю обрабатывать металл. А цветы на столе — это совсем другое дело. Это — отдых.
Закончив работу, Лена снимала синий промасленный комбинезон и выходила из цеха в чистом платье. Она приносила его с собой в легоньком чемоданчике. Большинство девушек уходило домой, не меняя костюма, но Лена всегда переодевалась еще в цехе. Сразу за дверью проходной будки постороннему человеку уже нельзя было догадаться, что Лена работает токарем, — таким опрятным и свежим всегда выглядело ее платье, и только, может быть, выдавали руки, немного огрубевшие от уколов железных стружек. И это — сильные руки, чуть жестковатые пальцы и любовь Лены к красивому — мне тоже нравилось, как и разговор на «вы».
Наш завод стоял далеко за чертой города, и между заводом и городом лежал большой неуютный пустырь, заваленный железными стружками и шлаком. Летом здесь стлался тяжелый, режущий запах ржавчины, а зимой вьюги наметали целые сугробы снега. Зато по другую сторону завода открывались веселые поля, луга и перелески. Если же уйти подальше, там начинались высокие горы, покрытые смешанным лесом. В нем по весне призывно куковали кукушки, а осенью, после первых инеев, нежная лиственничная хвоя становилась золотой, осины же, словно от боли, трясли обожженными красными листьями.
До центра города от завода было, я думаю, не менее семи или восьми километров, и поэтому, скажем, в театр молодежь ходила не часто, предпочитая ему свой заводской клуб. У нас была очень хорошая самодеятельность, драматический кружок ставил самые трудные пьесы, и по крайней мере раз в неделю приезжие артисты давали концерты.
Я в клуб любил ходить только зимой, когда по-настоящему работали разные кружки и можно было заниматься в вечернем университете. Лена училась вместе со мной, и, наверное, благодаря именно этому я сдавал экзамены всегда на пятерки. Сама Лена училась еще лучше, и я удивлялся, почему ей не ставят пять с плюсом.
В клубе часто устраивались вечера танцев. Но танцы меня интересовали мало. Лена тоже танцевала редко. Мы не любили толочься в толпе, когда все время соседние пары наступают на ноги и вместо удовольствия танцующие испытывают досаду. Но зал для танцев был тесен, а желающих танцевать — много. Не знаю, может быть, именно поэтому, но кое-кто из молодежи предпочитал по вечерам заглядывать в ларек, на вывеске которого значилось «Воды», а продавали в нем главным образом пиво и даже водку. Ларек этот стоял на самом перехвате, на пути к клубу, и разделяла их лишь небольшая площадь.
Едва стаивал снег, мы с Леной начинали свои прогулки в поле. Бродили дотемна, собирая цветы. Пожалуй, эти прогулки нас больше всего и сблизили. Я любил смотреть на Лену всегда: и на склонившуюся над станком (каким серьезным тогда становилось ее лицо!), и на раскрасневшуюся в жарком споре с подругами и ребятами, и в кино — на внимательную или небрежно-рассеянную, смотря по тому, какая шла картина. Но сильнее и ярче всего мне запомнилась Лена, озаренная вечерним солнцем, среди приречных черемух, куда забрели мы однажды поздней весной. Откуда-то с высокого берега, кружась, опускался белый пух тополей и ложился, как снег, ей на волосы и на плечи. А Лена стояла и смотрела, как играет на перекатах оранжевыми переливами река, и зубы Лены блестели в радостной улыбке.
Часто мы уходили в горы, в лес, очень далеко, а когда возвращались домой, над полями уже лежала росная ночная тишина и только однотонно верещали бессонные кузнечики. Мы шли по узкой тропинке, сталкивавшей нас плечами, и я слышал биение сердца Лены. А когда ее пальцы дотрагивались до моей руки, они не казались такими жесткими, как днем, после работы. Эти ночи надолго оставались в памяти, и, когда наступала дождливая пора и нельзя было выйти в поле, меня томила тоска. Даже то, что на работе я по-прежнему каждый день видел Лену, не помогало. Видимо, ничем нельзя было заменить сам воздух летней ночи и узкую тропинку в лесу.
Так наступила и новая осень. Сморщились, пожелтели, стали редкими даже некошеные таежные травы. Не стало цветов, только изредка на опушках еще встречались не убитые инеем синие горечавки. Лиственницы в горах пылали, как весной в низких лугах разливы цветущих лютиков — «огоньков». Серая и скучная текла на север река. И мне казалось, что я теперь не дождусь дня, когда, сплетясь руками, мы с Леной снова побредем по высокой, цепкой, манящей к земле траве и будем говорить, говорить без умолку. То о большом и серьезном, то о самых несущественных делах. И я снова, шутя, буду дразнить ее и называть Подснежником.
И вдруг случилось радостное и неожиданное. Меня вызвали в контору, и начальник жилищного отдела сказал, что освободилась отдельная, очень хорошая комната в большом трехэтажном доме и что, если я действительно собираюсь жениться, он эту комнату передаст мне. Начальник жилищного отдела знал, как и все, что у нас с Леной дело только за комнатой, но все же он спросил. Я сказал, что, если он сомневается, я завтра же зайду н нему вместе с Леной и она подтвердит мои слова. Начальник покачал головой, сказал:
— Не надо. Верю.
Он выписал ордер на комнату и стал нахваливать Лену, говорить, что она лучшая работница на заводе, Слышать это мне было очень приятно, но я тут же подумал: почему бы начальнику не сказать, что ведь Лена еще и очень красивая?