Не помня себя от радости, я побежал в девичье общежитие, чтобы рассказать о случившемся Лене. Но дорогой сообразил, что сказать ей об этом все равно что открыто, вслух признаться в любви и попросить выйти за меня замуж. А такие события случаются только раз в жизни человека. И нельзя же подойти к девушке, отдать ей ордер на комнату и сказать при этом самые дорогие, единственные в мире слова. Все это должно быть нежней и торжественнее.
Лена очень любила цветы, и я подумал, что в такой день самым лучшим подарком для нее будет красивый букет. Но стояла глубокая осень, и, как бы далеко я ни зашел в лес, кроме случайных, уже подсыхающих горечавок, все равно я не нашел бы там ничего. Тогда я вспомнил, что в городе, рядом с театром, есть цветочный киоск и в нем осенью продают превосходные букеты поздних астр и георгинов. Я съездил на автобусе в город и купил большой букет пунцовых георгинов.
Вернулся я уже в сумерках, и, когда постучал в девичье общежитие, мне сказали, что Лена ушла в клуб на концерт приезжей знаменитой певицы. Прямо с цветами я направился туда. Но хотя до начала оставалось еще много времени, все билеты были проданы, а у входа толпилось много молодежи. Все спрашивали, нет ли у кого лишних билетов. Я долго толкался в толпе, но Лены не увидел. По-видимому, она купила билет заранее и уже сидела в зрительном зале. Тогда я тоже стал ходить и спрашивать, нет ли у кого лишнего билета. Ходил до тех пор, пока не прозвенел последний, третий звонок. И все время боялся, как бы мне не помять георгины.
— Ну, пропустите меня так! — напоследок сказал я контролерше, сказал, будто от этого зависела вся жизнь моя.
Она только пожала плечами.
— Не могу. Видите, сколько народу осталось без билетов?
И я тихонько и грустно побрел обратно наискось через площадь, на дальнем углу которой были расположены магазины и в ряду с ними на самом перехвате дороги — ларек с вывеской «Воды».
Еще когда я ходил и спрашивал билеты, я слышал за спиной какие-то смешки, но не понимал, к кому они относились. Теперь я заметил, что за мной тянется цепочка оставшихся, как и я, без билетов знакомых ребят и что смеются они именно надо мной.
Я остановился, подозвал одного из них — Алешу из литейного цеха — и недовольно спросил:
— Чего ты смеешься?
Но прежде него ко мне подскочил Валька, тоже литейщик. Он пожал плечами и ткнул пальцем в букет георгинов.
— Это было приготовлено для певицы?
— Нет, — сказал я (теперь не имело смысла скрывать), — это для Лены. Сегодня я получил ордер на комнату, и мы…
— А! — перебил меня Валька и громко захохотал. И вместе с ним захохотал Алеша. — Для Лены? Жених! Понятно…
— А где же тогда у тебя к этим цветам белые перчатки, лаковые туфли и тросточка? — спросил Алеша.
— В такой день я хочу подарить Лене цветы, — возразил я спокойно, — и вовсе не понимаю, при чем здесь белые перчатки и тросточка?
Алеша плечом отодвинул Вальку, и я заметил, что Алеша изрядно пьян.
— Угу! Не понял? — сказал он, заплетаясь в словах. — Женихи, букеты цветов, ария Ленского, выстрел… Не понял?.. Белые перчатки, тросточка и цилиндр, все такое… Поздравляю, Вася! Она, твоя Лена, — душа… человек… мастерица… красавица. А это, — и Алеша, пьяно шевеля непослушными пальцами, влез рукой в самую середину букета, — эта вот штука, ну дома… туда-сюда, всунуть ее в банку с водой, черт с нею, пусть стоит. А ходить женихом… с ней… напоказ всему народу…
Валька прибавил:
— Думаешь, Лене не стыдно было бы, если бы ты так вот и поперся к ней через весь зал, через публику: нате, получайте, дорогая невеста, подарок.
— Лена очень любит цветы и подарку моему везде была бы рада, — упрямо сказал я. Но георгины теперь мне показались уже не такими красивыми.
— Чудак ты, чудак! Цветочки… Ты ордер на комнату ей подари. И вообще… Вася! Вот видишь: «Воды»… А воды бывают всякие. А?.. За любовь, за счастье… По обычаю русскому… Вася! Ну? С друзьями, — Алеша погрозил мне пальцем, ласково, но так близко к моим глазам, что я отшатнулся. — А? Не хочешь? Обычай ломаешь? Да? Будешь один? С букетом. Ария Ленского. Выстрел…
— Для меня этот день — самый радостный в жизни, — твердо сказал я, — и мне ничем не хочется портить своей радости. Никуда я сейчас не пойду, я должен дождаться Лену.
— Хорошо. Будем ждать все. Вместе.
— Я буду Лену ждать у общежития.
— Ну, знаешь, — закричал Валька, — знаешь, это как называется? С тобой говорят, тебя приглашают как друга, как человека. Твоя радость — и наша радость. Не хо-ро-шо-о…
— Один с букетом. Ария Ленского. Выстрел… — пьяно повторил Алеша.
Вокруг нас стали собираться любопытные, завязались споры, и я не знал, как мне закончить разговор, куда пойти и что сделать. И хотя раздавалось много голосов и в мою пользу, было ясно одно, что сейчас я выделяюсь среди всех со своим букетом очень ярких и пышных георгинов. Выделяюсь так, как если бы я действительно стоял в белых перчатках, цилиндре и с тросточкой. Букет георгинов теперь жег мне руки. И я сам не понял, как очутился в ларьке с вывеской «Воды» за столиком, покрытым мокрой клеенкой. Алеша, Валька и кто-то еще звенели стаканами, чокались, тянулись ко мне: «Молодец, Вася! За здоровье Леночки!» И чтобы свободнее было рукам, я положил свой букет прямо на мокрую клеенку.
За всю свою жизнь до этого, и в самое разное время, я выпил, может быть, только пять или шесть бутылок нива, а водки вообще не пил никогда. Даже думать о ней мне почему-то было всегда противно. Тедерь же мне всунули в руку полный стакан водки и так кричали на меня: «Нельзя ставить, нельзя! Ну? Пей до дна, пей до дна… За Лену! За любовь! За счастье!» — что я совсем растерялся. И тогда Валька силой, но как-то очень ловко, запрокинул мне голову н заставил выпить все, до капли.
Я чуть не задохнулся, долго кашляя потом; грудь у меня сразу раскалилась, словно чугунная плита, а все смеялись и нахваливали меня. Алеша протягивал мне селедку:
— Закуси.
Валька обнимал и целовал:
— Вася! На свадьбу придем обязательно.
Голова у меня кружилась, в глазах стояли горячие слезы; кажется, меня заставили выпить еще, но я крепко держался на ногах и все время помнил о Лене: я должен пойти к ней и сказать, что очень люблю ее. Очень!
И я снова пошел в клуб.
Контролерша теперь почему-то меня пропустила, не спрашивая билета. Может быть, даже, она и спросила, не знаю, но это для меня все равно не имело значения, потому что Лену я должен был увидеть именно сейчас, сию же минуту, и сказать ей самые дорогие в мире слова. Если бы в клубе не было дверей, я прошел бы сквозь стену!
По-видимому, только что объявили антракт, и люди тугим потоком двигались навстречу мне из зрительного зала. Я отбивался от них локтями, а сам искал глазами Лену. Наконец заметил в сторонке, где было чуточку попросторнее. Она шла рядом с подругой и весело улыбалась той самой немного застенчивой улыбкой, которую я так любил.
Я быстро прорезался сквозь толпу и оторвал Лену от подруги, взял ее за руку.
— Подснежник, — сказал я развязно (язык вовсе не слушался меня), — ты знаешь… вот… сегодня получил… — Выхватив из кармана, я втолкнул ей в ладонь ордер на комнату и зачем-то еще с силой стиснул в кулачок ее пальцы: — Держи крепче! Подснежник, я тебя очень лю…
Только тут я заметил, что Лена стоит белая, без кровинки в лице, а в глазах у нее горькая обида и страх.
— Вася, вы напились, — тихо сказала она, словно бы даже не пошевелив губами, может быть только взглядом одним.
И из руки у нее вывалился смятый в комочек ордер на комнату. Он покатился по полу, кто-то на него наступил и расплющил.
Из распахнутой уличной двери в фойе потянуло холодком, и я, немного трезвея, вдруг понял, что нас окружает плотное кольцо людей и все глядят на меня так, будто я стою в белых перчатках, в цилиндре, лаковых туфлях и с тросточкой, одним словом, как-то по-особенному и резко выделяясь среди всех. Мысль у меня работала все еще туго, но я подумал: «Вот это, пожалуй, действительно в белых перчатках… и с тросточкой… Не то что с букетом…»
И мне страшно захотелось попросить у Лены прощения. Но я не знал, как это сделать, когда вокруг стоит кольцо людей и все глядят на меня осуждающе. Голова у меня была все еще словно набита ватой, и каждое слово давалось с большим трудом.