— Подснежник, ты… — начал я и поправился: — Лена, вы…
— Довольно! — крикнули сзади. — Вывести вон!
И меня схватили под руки, повели. Я знал, что я виноват, и не сопротивлялся. Мне даже самому хотелось скорее уйти отсюда, где на меня глядят сотни глаз и где Лена стоит, тоже на виду у всех, бледная, с дрожащими от обиды губами. И потом — мне нужно было найти Алешу и Вальку, чтобы расправиться с ними.
Когда за мной на тугой пружине закрывалась дверь главного входа, я услышал звонок, долгий, острый, сверлящий, — это кончался антракт и начиналось второе отделение концерта. От этого звонка у меня комком сжалось сердце. Я знал: Лена с подругой пойдет сейчас в зрительный зал и глухими ушами будет слушать певицу, а я в это время смертным боем буду драться с Алешей и Валькой. Я никогда в жизни не дрался, но теперь это было единственное, чего требовала моя душа.
В ларьке с вывеской «Воды» было безлюдно, буфетчица под краном мыла кружки, а столик, где мы пили, еще не был прибран, блестела мокрая клеенка, и рядом с моим букетом лежали селедочные кости. Кто-то бросил недоеденную селедку даже на самый букет.
— Где Валька с Алешей? — спросил я буфетчицу. И страшная усталость вдруг охватила меня. Может быть, и хорошо, что я их не застал. Черт с ними!
Буфетчица не ответила, и этому я тоже был рад.
Я подошел к столику, потрогал смятые лепестки георгинов. Какой красивый был букет. Как солнечно он осветил бы нашу комнату! А теперь? Как я все это исправлю?
Непроизвольно я сунул руку в карман, где лежал ордер на комнату, и вспомнил, что он, как ненужный комок бумаги, остался в клубе лежать на полу, сплющенный и растоптанный. И мне снова вспомнилась бледная, оскорбленная Лена.
Я грудью упал на столик, уткнулся лицом в холодные цветы и заплакал, самыми горькими и тяжкими за всю мою жизнь слезами.
Подошла буфетчица с ведром и тряпкой, сказала брезгливо!
— Вот так вот и всегда. Пьют, пьют, лакают эту водку, а после плачут, рыдают. Э-эх!
Оттолкнула меня и тряпкой, вместе о селедочными костями, смахнула букет георгинов в мусорное ведро.
Я увидел лицо буфетчицы, немолодое, суровое, честное лицо усталой женщины, которой вообще противно торговать водкой, а сейчас в особенности противно смотреть на крепкого, здорового парня, пьяно плачущего за мокрым столом. И слезы одолели меня сильнее, теперь еще и от горькой обиды на то, что я сижу здесь и плачу, не понятый этой женщиной, в жизни, наверное, очень хорошей и доброжелательной к людям.
Сколько времени так просидел я за столом, не помню. Связных мыслей у меня не было никаких, бились и сталкивались в мозгу все время только одни и те же слова — «зачем» и «ни за что больше». Пустыми глазами я глядел на пустую, беленую стену. Где-то за прилавком позванивало стекло, плескалась вода — это буфетчица все еще наводила порядок. Я чувствовал, что она спешит, ей нужно закрывать ларек, рабочие часы истекли, но встать и уйти почему-то не мог.
— Парнишка, — вдруг услышал я за спиной у себя. А потом на плечо мне легла легкая и ласковая рука: — Ну? Чего это ты? Иди-ка умойся, что ли.
И мне приятно было послушаться этих теплых, по-материнскн сказанных слов.
Я плескался под краном, смывая мужской позор, а сам теперь говорил, говорил и не мог остановиться, — человеку, который отнесся ко мне так сердечно, я должен был высказать все.
На гвозде рядом с краном висело полотенце, все захватанное грязными пальцами. Я снял его с гвоздя, но не успел поднести к лицу. Буфетчица отняла и подала мне другое, чистое, немного влажное, наверно то, которым, закончив работу, она вытиралась сама.
— Возьми, парнишечка, вот это почище.
Мы вышли на крыльцо вместе. Из клуба через усилитель транслировалось по радио выступление знаменитой певицы. Люди шли и останавливались, чтобы послушать. Певица пела красивую и нежную песню о вечной любви. Я нечаянно взглянул на буфетчицу, увидел в глазах у нее светлые, чистые слезинки, и мне снова сделалось стыдно всего того, что я натворил в этот вечер, и своих пьяных слез.
На площади развернулся автобус, фыркнул синим дымом, и люди, стоявшие на площади, недовольно оглянулись.
— В город автобус, — сказала буфетчица. И подтолкнула меня в плечо: — Езжай, парнишка. Езжай на нем опять за цветами. За свеженькими. Успеешь. А я поговорю с твоей Леной.
© Сартаков Сергей Венедиктович, текст, 1947