— Этот! — торжествующе заявляет она. — И хрип его и повадка!
— Спасибо. Вольно!
Музыка смолкает. Знаменский выходит на лестницу и приглашает всех поближе.
— Прошу мужчину, участвовавшего в опознании третьим, назвать себя.
— Ну я, — нехотя откликается Кирпичов.
— Ваша фамилия?
— Будто забыли.
— Должны слышать все присутствующие.
— Ну Кирпичов.
— Признаете ли вы правильность опознания?
— Ничего я не признаю.
Тучная тетя Катя наливается краской.
— Он еще и отказывается! Бесстыжие твои глаза! Небось заодно с теми!
— Отцепись, бабка.
— Ой, взляд-то какой у него нехороший! На все способный! — обращается тетя Катя к Знаменскому.
После опознания Кирпичова Пал Палыч привозит его на Петровку.
— Ну, Кирпичов, всю дорогу мы молчали. Что надумали?
— Да ничего особенного. Считаете, много вы доказали?
— По крайней мере одно: к двери Петуховых вы все-таки подходили и разговаривали с теми, кто был внутри. Хотя прошлый раз категорически отрицали это. Почему?
— Потому, чтоб не привязывались вы, не впутывали меня в историю!
— Человека трудно запутать, если сам не путает.
— Ну да! Старуха только голос услышала и — готово дело! — произвела в грабители.
— Угу. Вы ей не понравились.
— Может, вам понравился?
— Не очень. Но я не уверен, что вы на все способны.
— А все-таки допускаете. Ну что я такого сделал? Поднялся на пятый этаж. И уже замаран!
— Тем, что старались это скрыть. И продолжаете скрывать многое другое.
— На вашем стуле сидя, пора бы привыкнуть, что люди врут, — замечает Кирпичов.
— Привыкнуть трудно, да и нельзя. Начнет казаться, что все врут. Как тогда добывать правду?
Кирпичов вызывающе усмехается.
— Думать надо!
— По дороге сюда я как раз думал.
— И что надумали?
— Довольно любопытную, знаете, штуку. Не в том ли корень вашего вранья, что тех двоих вы высадили у собственного дома?
Некоторое время Кирпичов молчит, пытаясь подавить панику, затем говорит с трудом:
— Что за ерунда… еще скажите — повел к себе чай пить… Надо же выдумать!..
— Я не выдумывал, Кирпичов. Я думал. Анализировал, сопоставлял. И ясно вижу, что не ошибся.
— Откуда ж оно ясно?
— Из вашей реакции. В протоколе, конечно, нельзя написать: «Свидетель побледнел и задрожал всем телом». Но картина была примерно такая.
— Когда врасплох такую глупость… поневоле челюсть отвиснет… С чего вы вообще взяли?
— Могу вкратце изложить ход мысли. Желаете?
— Отчего ж… интересно.
— Так вот. Кирпичов, думал я, изо всех сил открещивается от двух своих пассажиров, опасаясь угодить в историю. Но он должен понимать, что никто его не обвинит, если случайные пассажиры оказались преступниками. Значит, есть некое обстоятельство, которое позволяет заподозрить связь между ним и грабителями. Это обстоятельство он и хочет утаить!.. Тогда я принялся перебирать в уме первый с ним разговор. Пока мы торчали у светофора на Сретенке, отчетливо вспомнился момент, когда «заискрило». На вопрос, где пассажиры сошли, Кирпичов ответил чуть поспешней и внутренне весь напрягся. Видно, тут и была главная ложь.
— Да почему непременно ложь?!
— Видите ли, он утверждал, что высадил своих нехороших клиентов у метро. Глупо, проехав полгорода на такси, высаживаться у метро.
— Заметали следы.
— Нет, полагаю, такси их прельстило как возможность быстро добраться до определенного места.
— И «определенное место» — мой дом? Железная логика!
— Я еще не сделал такого вывода. Кроме лжи был страх. Кирпичов крепко боится, думал я. Но кого? Меня?
— Чего вас бояться? Не воображайте…
— Верно. Когда меня боятся, это неприятно, и я сразу чувствую. Значит, кого-то другого. Кого? Тех пассажиров? Что ж, Кирпичов в прошлом судим, глаз…
— Раскопали!
— Я судимостью не попрекаю, но учитываю — как жизненный опыт. Так вот, глаз на уголовников должен иметь, к тому ж они наверняка были возбуждены, говорили о чем-то. Словом, Кирпичов вполне мог их раскусить, понять, что они прямиком «с дела», и струхнуть.
— Струхнешь! Под носом на щитке и номер машины и фамилия. Только ленивый не запомнит.
— Да, но тот Кирпичов, о котором я толкую, не робкого десятка. В январе у него хулиганы отказались платить, угрожали расправой, а он ухитрился всех троих доставить в милицию. И плевал, что они запомнили фамилию… Конечно, возможен особый вариант: Кирпичов нарвался на тех, с которыми отбывал срок. Допустим, ему грозили. Допустим, Кирпичов помнит их как типов жестоких, злобных. И отсюда — страх.
— Вы прямо диссертацию выдаете: «Что такое страх и с чем его едят», — нервничает Кирпичов.
— Уж что на моем стуле сидя вырабатывается, так это чутье на ложь и страх. Я могу точно сказать, что страх Кирпичова — сегодняшний. А сегодня те двое ему не опасны. Они узнают, кто навел на их след, уже когда попадутся, то есть будут под замком. А потом, через долгие годы, вновь обретенную свободу, сами знаете, редко тратят на «священную месть»… Итак, выводы: Кирпичов боится сейчас, сию минуту. Боится не меня и не их. Ему жизненно важно скрыть конечную точку маршрута. Чем все увязать и объяснить? Одной фамилией: Санатюк. Если Кирпичов узнал, что шеф грабителей Санатюк, — это для него реальная, ежедневная угроза. Санатюк разом поставил все на место, и я увидел круг, в котором мечется Кирпичов, отбиваясь от моих вопросов.
Повисает долгая пауза.
— Коли у вас так ловко устроены мозги, что вы можете все вообразить за другого человека, тогда вы должны понять… этого Кирпичова.
— И оправдать вранье?
— Интересы службы не дозволяют?
— И службы и самого Кирпичова.
— Да?
— Да! С точки зрения юридической вы сейчас на грани соучастия. Продолжая запираться, подготовите себе до того неблаговидную роль на суде, что…
— Доброе у вас сердце, гражданин майор!
— А доброе сердце — это стыдно? Или смешно?
— Н-нет. Извините, гражданин майор… Но вы говорите «на суде». Одного-то меня судить не будут, а тех еще…
— Полагаете, их не задержат без ваших показаний? Уж как-нибудь Петровка без Кирпичова не пропадет, будьте спокойны! Загляните чуть-чуть вперед. Мы начнем беспокоить Санатюка, а вы? Приметесь его убеждать, что, дескать, не по вашей вине? Каким манером? Попросите у меня справку: «Удостоверяю, что гражданин Кирпичов на следствии лжет. Дана для представления по месту жительства». Поразмыслите, что может произойти.
— Ничего хорошего в любом случае, — угрюмо цедит Кирпичов. — Хоть говори, хоть молчи… У вас теперь моим словам все равно веры нет.
— Будет искренность — будет вера. Те крупинки правды, что вы обронили прошлый раз, и то уже сослужили службу.
— Прошлый раз?
— Удивлены? А ведь нашлась, например, клюква и очень оказалась к месту. И бутылка шампанского нашлась. Даже знаю, где и когда куплена.
— А если я скажу такую несуразицу, что они вместо чаевых шестьдесят копеек по счетчику не доплатили? Поверите?
— Оставить шоферу такую памятку… — произносит Знаменский после задумчивого молчания. — А пожалуй, поверю, Кирпичов! И на все дело тогда взгляну другими глазами… Но при условии, что Варя Санатюк…
С Кирпичовым происходит разительная перемена. Он вскакивает, но говорит тихо: